Умер художник Иван Чуйков — The Art Newspaper Russia
Как рассказывают многие коллеги и друзья Ивана Семеновича Чуйкова, в кругу собратьев-«неофициалов» он был одним из самых образованных и «насмотренных» художников. Устраивал «арт-информации», делясь с коллегами новыми идеями из западных журналов по искусству. Его собственные работы тоже казались созданными как будто иностранцем: в них никогда не было ни политических анекдотов соц-арта, ни коммунального экзистенциализма. Зато было много от классической картины, которую он с точностью хирурга препарировал на составляющие элементы.
Вы говорите, что картина — это окно в мир? Пожалуйста, вот вам оконные рамы, а в них — набор самых расхожих изображений. Да и сами рамы, — что если в золотой багет вставить обои? Это будет картиной? В середине 1970-х, на волне увлечения кибернетикой, когда у героини «Служебного романа» над столом висела сотворенная ЭВМ «Мона Лиза», Иван Чуйков был занят идеей «программируемой живописи» — при этом сюжетом для как бы созданных искусственным интеллектом изображений служила безотказная обнаженная натура, расчлененная на бедро, локон и в конце концов простой штрих.
Можно только догадываться, какой кровью дался ему отказ от идеи индивидуального творческого почерка, своего собственного стиля. Иван Чуйков родился в семье художников, причем вполне известных и успешных. Репродукция картины его отца, дважды лауреата Сталинской премии Семена Чуйкова, «Дочь советской Киргизии» публиковалась в школьных учебниках. Иван дебютировал в 1957 году на Фестивале молодежи и студентов в Москве и еще несколько лет пытался пустить карьеру по родительским рельсам, но в какой-то момент осознал, что его не удовлетворяет эта стезя. Он уничтожил ранние работы, что наверняка потребовало большого мужества, и начал снова, уже в том аналитическом амплуа, которое принесло ему славу, выставки в европейских музеях и родной Третьяковке, почетные упоминания в биографии — работы находятся в коллекциях Центра Помпиду, Альбертины, Музея Людвига.
«Я постоянно слышал в своей семье разговоры о ценностях высокого искусства — композиция, цвет, мазок. И в какой-то момент понял, что советское искусство все как балет — я, например, вообще его не понимаю, поскольку не могу определить, чем один танцор лучше другого, — говорил Иван Чуйков в интервью 1990-х годов критику Екатерине Деготь. — Это аристократическое искусство для знатоков. При этом почему-то провозглашается, что оно для народа. И я решил, что краска должна быть прямо из банки и цвет — элементарный. И удивительное сразу ощущение свободы возникло».
Это стремление к элементарным вещам, составляющим художественный процесс, сближало Чуйкова с американскими и европейскими минималистами, а лукавая игра с символами и знаками картины, цитатами из Ренессанса и советских плакатов, вписывала его творчество в широкое русло постмодернизма. А Борис Гройс в эпохальной статье «Московский романтический концептуализм» причислил Чуйкова к концептуалистам. Одной из самых известных стала его серия «Фрагменты», состоящая из ряда отдельных картин и инсталляций. Художник показывал зрителю, что на уровне фрагмента и живописный шедевр, и дешевая открытка из Сочи равны и одинаково прекрасны.
Еще одна важная для Ивана Чуйкова тема — это тема отношений иллюзии и реальности, пресловутая «теория отражения», гвоздь марксистско-ленинской эстетики, который вбивался в голову всем советским студентам: «искусство — это отражение жизни в формах самой жизни». Так — «Теория отражения» — и называлась одна из самых изящных и остроумных его инсталляций, показанная в начале 1990-х в московской галерее «Риджина» (ныне Оvcharenko), с которой он много лет плодотворно сотрудничал. Ряд зеркал и поставленные перед ними школьные натюрморты с яблоком и бутылкой. Проходя вдоль композиций, можно было наблюдать маленькие изменения: в одном случае пропало яблоко, в другом — бутылка, в третьем — само зеркало. Позже художник продолжил эту игру в ироничной инсталляции «Прибор для наблюдения пустоты и бесконечности» (2001): зеркальная кабинка была так специально устроена, что отражения зрителей исчезали.
Перефразируя эту метафору по печальному поводу, можно сказать, что хоть художника и нет с нами, но остались его отражения, его блестящие работы.
