Рожденные не из пены, а из классового сознания — The Art Newspaper Russia
Начинается все, естественно, с ленинского плана монументальной пропаганды и украшения первых годовщин революции. Самые востребованные женские образы в тот момент — крылатые богини побед и триумфов. Парадокс не только в том, что революционная визуальная риторика опиралась на буржуазный эклектичный ассортимент, но и в том, что «неоклассические аллегории Мудрости, Свободы и Справедливости» были символами международного суфражистского движения: в 1913-м массовый парад суфражисток прошел в Вашингтоне, в марте 1917-го 40-тысячная женская демонстрация состоялась в Петрограде. Тезис о том, что революция раскрепостила женщин, верен лишь отчасти: они сами себя раскрепощали, революция их «догнала».
Очень скоро в изобразительном искусстве место женщин-богинь заняли бабки и крестьянки — маркеры уходящей натуры, неграмотной нищей России. Женский образ стал распадаться на подкатегории: на положительном полюсе — санитарки, на отрицательном — нэпманские «буржуазки». Но и эти типажи оказались недолговечными.
В 1920-е складывается специфически советский женский пантеон. Помимо ожидаемых ткачих и селянок, в него вошли, например, «восточницы», как их обозначает автор. Сюжет про срывание чадры был очень популярен — редкая многофигурная картина со съездов и пленумов обходилась без героинь в ярких азиатских одеяниях. «При том, — пишет Надежда Плунгян, — что „освобожденная женщина Востока“ должна была стать эмблемой советской эмансипации, из всех версий „новой женщины“ она на протяжении десятилетий оставалась самой архаичной, прочно наследуя экзотизированным типам XIX века».
