Ленинградская школа литографии подверглась всестороннему рассмотрению — The Art Newspaper Russia
Досталось и Кустодиеву. «Немолодой» (в 1921 году ему всего 43 года!) живописец, как оказалось, впервые обратился к литографии «по причине нехватки красок и холстов». И далее по тексту: «Черно-белые оттиски… хоть и решали задачу репродуцирования и тиражирования произведений, но явно не удовлетворяли самого автора своей черно-белой монотонностью. Ряд листов был им раскрашен, остальные так и остались черными». Между тем Кустодиев в письмах говорит об искреннем увлечении новой техникой, о возможностях свободного обращения с материалом. Ближайшие его друзья Георгий Верейский и Всеволод Воинов были апологетами гравюры вообще и литографии в частности; в общении с ними и возникал соблазн пробовать себя в других техниках. Раскраска же отдельных листов в альбоме «Шестнадцать автолитографий» говорит лишь о желании художника порадовать одариваемого эксклюзивным листом. Это всего лишь традиция, идущая еще от старых мастеров.
Критически отнесся автор и к альбому Добужинского «Петербург в двадцать первом году» (1923), где «не все листы оказались одинаково равноценными по своим художественным достоинствам». Кононихин отмечает «излишнюю силуэтность Петропавловской крепости», которая ему «напоминает о принадлежности автора к „Миру искусства“». Не избежал сурового взгляда автора и Владимир Конашевич. «Холодом веет от серии работ „Ленинград. Новые пейзажи. 1917–1932“, которые хоть и выполнены в цвете, но, кажется, так и остаются бесцветными, пустынными, безжизненными, обессиленными…» Далее автор добавляет к приведенным эпитетам еще один — «измученные», дабы окончательно убедить читателя в никчемности Конашевича на поприще цветной автолитографии.
Есть в этой книге и неожиданные прозрения, и досадные промахи. Последних немало. В сопровождении к тексту о литографиях Юрия Великанова Кононихин приводит его работу «Экскаватор» (1931), выполненную в технике линогравюры. В другой главе забавно звучит следующий фрагмент: «…так точно подметил бдительный искусствовед И.Гинзбург». Очевидно, Изабелла Владимировна Гинзбург была бы не против, если бы с помощью феминитива комментатор смог обозначить ее гендерную принадлежность. Этих и других неточностей наверняка можно было бы избежать, если бы у книги был редактор. Речь в данном случае идет не о покушении на авторскую мысль, интонацию, свободу формулировок, а, скорее, о праве читателя на проверенный и приведенный в порядок текст.
Но есть у книги и безусловные достоинства. Николай Кононихин довольно долго занимался наследием художницы Веры Матюх (1910–2003), он автор монографии, посвященной ее творчеству. Его увлечение повлекло за собой пристальный интерес к современникам Веры Федоровны. Еще в начале 1960-х вокруг них развернулась захватывающая история о том, как британский маршан Эрик Эсторик познакомил Европу и Америку с творчеством ленинградских литографов. Было организовано несколько выставок, в результате чего немало произведений оказалось в коллекциях музеев мира, в частности в нью-йоркском МoМА. Главы книги, посвященные оттепельным мастерам литографии, несомненная удача автора.
Невероятно интересно, как детектив, написаны главы о перестроечном этапе — о противоборстве художников с руководством забюрократизированного до абсурда творческого союза, о спорах за мастерские, печатные станки и камни. А в «лихие 90-е» творческие затеи бесстрашных художников осуществлялись на фоне разборок с «крышующими» их бандитами, что вносит в рассказ о том времени очаровательную струю романтического авантюризма.
Завершается труд Николая Кононихина уже 2000-ми годами, в силу чего история ленинградской школы литографии предстает огромным и насыщенным периодом между эстетствующим сообществом ретроспективистов и поколением деклассированных художников эпохи падения советской империи. Много судеб, есть что вспомнить.
