Алиса Йоффе: «Я рисунки воспринимаю как некие объекты» — The Art Newspaper Russia
Часто в интервью именно молодые художники говорят о себе очень сложно. Почему?
В художественных институциях образовательная программа предполагает изучение философии, и философская терминология кажется молодому студенту прибавляющей смысл его продукту, поэтому он часто ее использует. Но когда работаешь с материалом, то понимаешь, что вещи обладают силой и зачастую не требуют комментариев.
Значит, поговорим просто. Ваши последние работы — такие фигуративные черные кляксы на больших листах — требуют пояснений?
Я вижу их как целостное высказывание, которое не требует комментария. Часто эти, как вы говорите, кляксы перерастают в намеки на фигуры, и я думаю, что этого достаточно для зрителя. Мне кажется, что важно оставлять лакуну, некую кроличью нору, куда зритель может попасть и дальше самостоятельно увиденное интерпретировать. Зачем лишать его возможности фантазировать?
Ваши работы кажутся спонтанными, но ведь это не так?
Я всегда любила рисовать без эскизов, но в последнее время для каждодневных зарисовок использую iPhone, поэтому у меня стали появляться диджитал-изображения, которые я старательно перевожу с помощью проектора на холст или бумагу. Так что эскизы у меня есть. Или это не эскизы, а диджитал-картинки, переведенные в материал. У меня есть два типа рисования: когда рисую кистью, и она неровная, дрожащая, и есть танцующая линия из диджитал-изображения. А что касается сюжета, то у меня есть диджитал-копии, когда я свободно, фристайл, копирую произведения в музеях, есть сюжеты, которые я нахожу в новостях, и они вполне содержательные. Есть задача трансформировать изображение, и зачастую оно превращается в абстракцию, что мне тоже нравится. В этом смысле я свободна.
Давайте я расскажу вам вашу биографию, как мне она видится, а вы поправьте, если что не так. В детстве вы любили рисовать…
Да, на стенах.
Потом вы рванули в Москву и попали в богемную среду. Там были свободные нравы, наркотики, домогательства…
Домогательств не было.
А потом вы стали успешной, буржуазной, начали работать на люксовую марку Comme des Garçons.
Слово «буржуазное» устарело.
Хорошо, вы перешли в коммерческую сферу.
Все коммерческое — иллюзионизм, и это непонимание реальности — делить все на коммерческое и некоммерческое. Я представляю мир как большую семью или огромную грибницу, где все оказываются связаны коммерцией или бартерной системой.
Но есть разница: вы делаете на заказ или то, что вам нравится.
Нет, это был не заказ. Мне написали в Instagram от Comme des Garçons, сказали, что Рей Кавакубо понравились мои произведения. А я очень ценю ее творчество, потому что она первой стала применять в одежде деконструкцию, и я считаю, что у нее к одежде подход скульптора. Я была очень рада показать ей свои работы. И она из них, уже готовых, выбрала изображения.
Вы продолжаете работать с маркой, у вас контракт?
Контракта нет, но я с ними уже три года работаю. Они спрашивают, есть ли у меня что-то новое, я отправляю изображения, и они печатают их — сначала на майках, потом были платье и пальто. На пальто мой рисунок был напечатан поверх изображения группы e-boy, оно попало в Phoenix Art Museum (крупный американский музей в городе Финикс в Аризоне. — TANR).
Давайте вернемся к началу вашей творческой биографии. Как вы вошли в московскую арт-среду, как стали художником? Когда вы приехали в Москву?
В 2004-м. Я обнаружила книгу Art Now, увидела там плачущего художника Баса Яна Адера. У него были перформансы, где он все время падал, а потом построил плот, уплыл на нем и исчез.
Вот это не коммерческое искусство.
Я не хочу мыслить в этих категориях, мне это мешает, я ухожу от искусства. Итак, я увидела навзрыд плачущего мужчину, стала листать дальше и обнаружила много интересных работ. И начала искать, где я могу такому учиться. Пошла в «Свободные мастерские» на Петровке (при Московском музее современного искусства. — TANR), там преподавал Юрий Шабельников, а мастер-классы давали такие художники, как Дмитрий Гутов и Юрий Альберт. К встрече с Анатолием Осмоловским я подготовилась, прочла все его лекции, и, когда он начинал на занятиях цитировать Адорно и Делеза, я могла продолжить. Мы стали дружить. Я приезжала в его мастерскую, он мне давал книги, диски для прослушивания, а я приносила свои работы. Этот формат образования мне очень нравится, гораздо больше традиционного. Параллельно я училась в Институте проблем современного искусства у Иосифа Бакштейна. Еще я поступала в Институт философии, но не прошла на бесплатное отделение. А Осмоловский сказал: «Зачем тебе это? Рисуй!» И я стала больше рисовать. Работала я в мастерской на Буракова (мастерские Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина. — TANR). Там появилась панк-группа с солистом Владимиром Айгистовым. Это была комфортная среда, можно было чувствовать ритм и драйв танца. А большие рисунки я начала делать в Вене. Увидела там в музее большую работу Йорга Иммендорффа и решила тоже попробовать что-то большое. Цветные акриловые краски у меня быстро кончились, и тогда я выбрала один черный цвет, смесь всех цветов. Он хорошо передавал ритм, пластику и движение. И я могла организовать пятна вокруг зрителя.
Именно вокруг? Это важно?
Психологически я рисунки воспринимаю как некие объекты, возможно живые, то есть субъекты. В их окружении ты попадаешь в какую-то ситуацию. Я посвятила эти работы музыкантам и сделала выставку в галерее «Триумф», и там мы устроили большой панк-концерт.
Мне нравились ваши цветные работы, хотя черно-белые — эффектны. Но, на мой взгляд, это исчерпывающая манера. Вам она не наскучила?
Я очень многое вижу в линии, в пятне, в возможности черного цвета передать движение с отсылкой к разным культурам, специфическим особенностям рисования в разных стилях. Я не понимаю ваших опасений.
Вы серьезная, собранная, рациональная. И все, получается, у вас складывалось в жизни спокойно, без драм и травм. А работы у вас такие экспрессивные, беспокойные. Откуда в них агрессия и страсть?
Я общаюсь с миром с помощью изображений, я художник, живописец, делаю изображения с помощью кисти и краски. Все, что я могу сказать, я говорю этим способом. В том числе и на своей одежде. Я не вижу необходимости поддерживать это словом.
Но вы делаете глупости? Ошибаетесь?
Конечно, я делаю ошибки. Иногда специально их демонстрирую: смотрите, вот здесь я ошиблась.
Да я не про работы. Но хорошо, вы сами сказали про одежду. У вас очень запоминающийся костюм.
Да, это официальный костюм для визитов в Уффици, где я делала свои диджитал-копии. А придумала я его для выставки в галерее Eenwerk в Амстердаме «Все девчонки — вперед!». All Girls to the Front — так она называлась. Галерист Юлиус Вермелен пригласил Хеди д’Анкону, политика, бывшего министра Нидерландов. Она феминистка второй волны, а мои работы были инспирированы различными явлениями феминизма. Я поняла, что буду стоять рядом с женщиной-политиком и надо смотреться с ней на одном уровне. Тогда я нарисовала на своей майке два квадрата, две дуги и один треугольник.
Ваш костюм похож на рубахи с нарисованным телом перформансистов Риммы и Валерия Герловиных, они в них ходили в 1970-х.
Здесь просто не может быть никакого сравнения: у нас разного типа высказывания. Они пытались изобразить тело — я выстраиваю элементы таким образом, что мое тело на расстоянии кажется обнаженным, а дорисовывают его в своем воображении уже смотрящие. Ну вот, сначала была майка, а потом пиджак. В конце концов, это просто несколько геометрических фигур!
Но одно дело — что вы закладываете в свое произведение, другое — что зрители в нем видят. А они видят изображение голого тела и эпатаж. Вы говорите, что оставляете зрителю пространство для интерпретаций, вот они и интерпретируют. А потом вы заявляете, что они неправильно видят, что это только квадратики и треугольник.
Но вблизи видно, что так оно и есть. Это вопрос дистанции. Пиджак — это холст, полноценная картина, он на подрамнике — на теле. Это мое произведение. Одежда — это кочующие граффити. Если граффити — это определенная локация, к ним надо идти, то я к вам приду сама.
Но вы не боитесь так и остаться творцом этого пиджака?
Я ничего не боюсь. Мне не важно, как меня интерпретируют. Но если вы спрашиваете мое понимание, то я вам так и говорю: это треугольник, квадраты и дуги.
Вы кажетесь образцовым современным левым художником с феминистской тематикой. Это так и есть?
Я симпатию ко всем испытываю: и к левым, и к правым. Моя позиция — над. Только так я могу изобразить этот мир.
Неужели вы тоже одинокий художник над миром?
Да, я Бог!
