«Музей должен идти к коллекционеру»
Коллекционер, меценат Владимир Смирнов объясняет, зачем собирать, показывать и дарить новое искусство
Основатель Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина, коллекционер Владимир Смирнов
Работами, которые демонстрирует открывшаяся в Новой Третьяковке выставка «Поколение XXI. Дар Владимира Смирнова и Константина Сорокина», музей фактически закрыл дефицит нового искусства – того, что создано только что, рассказывает о последнем времени и критически отражает текущий момент. Все эти вещи были собраны частным фондом, который более 10 лет целенаправленно поддерживает молодое искусство. В интервью «Ведомостям» основатель фонда-дарителя Владимир Смирнов рассказывает, почему музей сам выбирал работы, чего не хватает современному искусству в стране и о своем отношении к акционизму.
Все, что музей захотел
– От Ирины Горловой, заведующей отделом новейших течений Третьяковской галереи и сокуратора выставки, я знаю, что вы не просто подарили эти полторы сотни произведений. Вы предоставили музею право выбирать работы.
– Это было мое предложение. Я сказал, что предложу Третьяковке то искусство, которое галерея сама выберет.
– Отдали все, что они захотели?
– Почти. Может быть, пять-семь вещей из этого списка я все-таки оставил себе. Но при этом предложил докупить что-то из того, что музей считал важным.
– Много?
– 40 или 50 работ. Самый ценный блок среди них видео: купили «Злую Землю» Виктора Алимпиева, последнюю копию видео группы «Синий суп», замечательный «Праздник» Полины Канис. Помимо этого мы дополнительно приобретали работы Вики Бегальской, Павла Отдельнова, Ивана Лунгина, Леонида Цхе. Понимаете, это очень специфический дар: зачастую, как мы видим, люди дарят то, что самим не нужно: «На тебе, боже…» А я считаю, что лучший подарок – на заказ.
Чем фонд закрыл лакуну в Третьяковке
Из почти полутора сотен произведений, представленных на выставке, включая большие серии, – а всего тут около 400 единиц хранения – кураторы Ирина Горлова, Владимир Логутов и Игорь Волков сочинили чрезвычайно откровенный по нынешним временам актуальный сюжет. Создавались эти вещи 5, 10, 15 лет назад, но отражают не только историю, пусть и новейшую, но прежде всего настоящее – искусство, как известно, дает самый точный прогноз. Это убедительно доказывают холсты Миши Моста с замазанными краской текстами статей Конституции РФ (теперь уже старой) – о свободе слова, собраний, прочих свободах. И «Эшелон» (2006) группы «Синий суп» – видео, на котором несущиеся вдаль вагоны и грузовики создают ощущение непрекращающейся войны.
«Молельщик» Андрея Кузькина – запертая в келье (камере?) скрюченная фигурка из хлебного мякиша, персонажи фильма Полины Канис «Праздник» (двигающиеся как бы в танце молодые мужчины в униформе), повернутые к нам спинами безликие герои Ивана Лунгина (лайтбоксы из серии «Ничего личного», 2015) формируют абсолютно достоверное представление о напряженном, нервном, полном выхолощенных надежд и страхов историческом периоде, который мы переживаем последние 20 лет.
– То, что жалко отдавать?
– Конечно, дарить надо то, что ты любишь. Никогда не понимал, как могут люди передаривать непригодившиеся подарки. «Давай вот эту вазу подарим! Lalique, хорошая!» – «Да зачем ему ваза?!» Я знал, что в отделе новейших течений мечтали об Алимпиеве, и Володя Овчаренко (владелец галереи Ovcharenko. – «Ведомости») предложил такую хорошую цену, что мы не торговались. Понятно, ему хотелось, чтобы это было в Третьяковке.
– Разве не все об этом мечтают – и галеристы, и художники?
– Совсем нет, кому-то все равно. Говорят: можем скинуть 10%. Ну хорошо, отвечаю я, оставьте себе. Я считаю, не нужно никому навязывать желание попасть в собрание Третьяковской галереи. Иногда бывает азарт: одно покупаешь у художника, другое, третье, говоришь: давай на 30% дешевле! А художник упирается лбом: «Нет, только так». У меня бывали такие случаи. Я пытаюсь объяснить: «Ты еще совсем молодой художник». Отвечает: «Молодой, но очень успешный». Ну хорошо – раз так, я лучше отойду.
– Добиваться не станете? Убиться, но купить – это не про вас?
– Нет, никогда. Для меня очень важны человеческие качества художника. Если он не хочет, чтобы его работы были в коллекции фонда, если его устроит только МОМА или Музей Гуггенхайма – его выбор. Поймите, я всегда очень щепетилен в отношениях с художником. Когда мы о чем-то договорились с ним, мне очень важно, чтобы он сразу получил деньги – не через месяц, когда выставка закроется, или когда-то еще, а сейчас. Щепетильность очень важна, но и от него я требую такой же тщательности в отношениях. А если он относится к этому наплевательски… Бывает, художник говорит: «Ну что, Владимир, я могу вам дать 10–15% скидки». А мы уже поддержали две или три его выставки. Тогда я говорю спасибо, а директор фонда получает от меня указание больше этого художника не предлагать. Такое случается очень редко, но иногда бывает.
Он может прийти через какое-то время и признаться, что маху дал, и все будет забыто. Но адекватность со стороны важна. Если я не могу смотреть на него как на человека, зачем мне в коллекции его работы?
История, создаваемая нами
– Какое искусство висит у вас дома? На фотографии, сделанной в вашем кабинете в фонде, я заметила работу Хаима Сокола – из той же серии, что сейчас на выставке. А что еще?
Родился в 1967 г. в Ташкенте. Окончил Московский институт нефтехимической и газовой промышленности им. И. М. Губкина
1991
эксперт советско-итальянского СП «Интернэшнл бизнес груп», инженер дирекции самарского народного предприятия «Нова»
1994
начал работать в ОАО «Новафининвест», где прошел путь от специалиста до генерального директора
2005
заместитель предправления ОАО «Новатэк»
2010
покинул бизнес и основал два благотворительных фонда: «Образ жизни» (в прошлом Фонд Владимира Смирнова, помогает детям-сиротам, одиноким старикам, людям с ограниченными возможностями, донорам крови и др.) и Фонд Владимира Смирнова и Константина Сорокина. В 2014 г. фонд открыл арт-резиденции для художников
2016
открыл центр «Благосфера» – городскую площадку и креативное пространство, предназначенное для вовлечения граждан в благотворительность и социальную активность
– Валера Чтак раньше висел, но всего Чтака забрала Третьяковская галерея. Висит Сергей Братков, Виталий Пушницкий, Михаил Кулаков – год назад была его потрясающая выставка в Московском музее современного искусства, на Гоголевском, я оттуда много купил. Восхитительный, радостный, очень недооцененный, как мне кажется, художник. Игорь Шелковский висит. Есть бронза Даши Намдакова – многие считают его салонным скульптором, а мне его бронза очень нравится. Мне не так важно, кто что говорит.
– Почему вы вообще занялись совсем современным искусством, почему именно этот период?
– Во-первых, я не люблю покупать очень дорогое искусство. Во-вторых, то, что я покупаю, это история, создаваемая нами, а не созданная кем-то до нас. Лучшее из того, что создается при нас и нами – художниками, кураторами фонда.
– Кто-то скажет, что это рискованные инвестиции, но ведь это вовсе не инвестиции?
4 фото
– Конечно, нет. Для меня это чистое удовольствие, увлечение и любовь. Сергей Братков сделал такую инсталляцию: купил беруши на каждый день недели, положил их в пластиковую коробочку и на обратной ее стороне написал: «Собирайте искусство сердцем, а не ушами». Это очень важный момент: если, покупая искусство, ты думаешь о выгоде – подорожает, не подорожает, – в какой-то момент ты наверняка сделаешь ошибку. А когда собираешь сердцем, в какой-то момент обязательно так сложится, что у тебя в руках окажется шедевр. Поймите, мы, по сути, ничего не коллекционируем. Изначально мы только поддерживали художников и покупали их работы.
– Идеи создать коллекцию не было?
– Изначально – нет. И сейчас у меня не было цели обязательно докупить, например, какую-то определенную работу Чтака – к тем, что уже есть. Ценность этого собрания только во временном отрезке и круге художников. Но так получилось, что художники сами создали свой круг. И сегодня я могу с гордостью сказать, что, если взять, скажем, сотню молодых художников, наиболее известных, выяснится, что 70% из них или были гостями нашего фонда, или пересекались с фондом, или остались с фондом, потому что мы с ними работали. Никто из тех, кто к нам пришел, от нас не ушел.
Мы обслуживаем институцию
– Есть кто-то, кто сформировал ваш художественный вкус?
– Вкус формируется постоянным смотрением искусства, общением с художниками и кураторами. Для меня изначально такими людьми были Владимир Овчаренко, Пьер Броше – это примерно 2006–2008 гг. – и вторым эшелоном Тереза Мавика, генеральный директор фонда V– A– C. Она говорила: «Смотри, это те художники, которые развиваются».
– Коллекционер должен быть щедрым?
– Обязательно. И отсутствие у коллекционера осознанного желания дарить что-то институциям, мне кажется, плохая черта. Он должен что-то после себя оставить. Не только семье, детям – еще вопрос, нужно это детям или нет. Необходимо оставить что-то, что увидят потом миллионы людей, потому что показываться это будет, я надеюсь, не только в Третьяковской галерее, но и в других музеях. Очень важно объяснять, что история искусства не закончилась 1960–1970 гг., как многим кажется, она пишется сегодня. Какие-то из этих произведений станут со временем признанными шедеврами, и люди осознают их ценность. Я призываю всех коллекционеров передавать коллекции музеям, выставочным залам, чтобы их видело максимальное количество зрителей.
– Чем должны ответить на это музеи?
– Найти правильный подход к коллекционерам. Чтобы они не стучались бесконечно в дверь – и, может быть, на десятый раз им откроют и что-нибудь возьмут.
– Инициатива должна исходить от музеев?
– Музеи должны объяснять коллекционерам: «Вы нам нужны. Как вы хотите, чтобы это было выставлено, в виде чего? Может быть, мы посвятим вашей коллекции отдельный зал и, скажем, он останется на ближайшие 10 лет?» Все можно обговорить, но поверьте, коллекционеру важно, чтобы собранное им попало в музей, чтобы эти работы увидели другие люди и участие его в музейном собрании было как-то зафиксировано.
– В именном зале, как в Музее Метрополитен?
– Например. Все, что давно пройдено на Западе, мне кажется, пора внедрять в жизнь здесь. Должно быть не то что более лояльное отношение к коллекционерам, а, что ли, любовное. Музей должен идти к коллекционеру. Я бы не отказался, например, чтобы в Новой Третьяковке устроили зал Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина. Почему нет, если есть определенный период, описанный и представленный именно этой коллекцией? Разве это не достойно одного из многих десятков залов галереи? И необязательно Смирнова и Сорокина, пусть это будет зал фонда С2. (Смеется.) То же самое надо предлагать другим коллекционерам, тогда они сами пойдут в музеи. Должна быть какая-то теплота в общении. Как у нас с Третьяковкой, с которой у фонда сложилась уникальная дружба.
– У Новой Третьяковки есть давно такой опыт, и признаем, что не всегда он кажется безупречным. Речь о залах, где висят работы, подаренные Владимиром Некрасовым. С другой стороны, есть зал с гениальной коллекцией Леонида Талочкина, где ковровая развеска отсылает к его квартире и домашней обстановке. Но каким-то очень важным вещам из его собрания все-таки нашлось место в других залах, посвященных определенным периодам. Потому что без этих вещей – без «Красной двери» Михаила Рогинского или «Стоящей нити» Вячеслава Колейчука – эти периоды непредставимы.
– Как это будет устроено, должен решать музей, компромисс всегда необходим. Вы поймите, у нас же не Смирнов и Сорокин впереди. Мы работаем для фонда как институции, а не фонд работает для нас. Если институция много сил и средств уделила поддержке художников, она должна быть представлена. Мы обслуживаем институцию.
Случится ли перелом
– При этом у вас не один фонд. Вы учредитель еще двух благотворительных фондов – «Благосферы» и «Образа жизни». Что их связывает?
– Ничего, кроме имен учредителей.
– Я спрашиваю, потому что многие наши художники, имеющие опыт учебы за границей, говорят, что в Европе, в частности в Голландии, к художникам относятся как к людям социально незащищенным, которым нужно помогать.
– Есть некоторое сходство – я об этом не подумал, но я не совсем согласен с таким подходом к этой профессии. Я знаю, что каждый, кто хочет быть художником, им становится. С другой стороны, мы действительно поддерживаем тех, кому сложнее, чем другим. Все понимают, что современное искусство сегодня не является флагманом развития в нашей стране. И, безусловно, учреждения, которые мы поддерживаем, такие как интернаты, детские дома, тоже не являются флагманом развития в нашем государстве.
– Так мы наконец добрались до интересов государства, которое мы знаем как невысоко ценит сегодня современное искусство. Недавно на одном из государственных телеканалов известный телеведущий откровенно обхамил «Ветку» Андрея Монастырского, купленную Третьяковской галереей на средства из эндаумент-фонда. То есть на те же средства донаторов. Окрик этот вроде не был поддержан свыше – пока, – но, в общем, это симптом. Авангардное искусство гнобят сверху и не очень воспринимают снизу, причем начиная с первого авангарда – вспомним, что на фантастической прошлогодней выставке, посвященной истории Музея живописной культуры, было совсем немного публики. Что с этим делать? Можно ли выставками, устройством арт-резиденций, мастерских, финансированием художников и музейными дарами эту ситуацию переломить?
– У меня единый подход ко всему, что я делаю, – дорогу осилит идущий. Фонд Смирнова и Сорокина – только одно из этих дел, но чем бы я ни занимался, я следую одному принципу: если ты хочешь что-то сделать – делай. Бесконечное русское перетирание и неделание – «давайте это еще раз обсудим» и «какие они плохие» и «а почему так?» – ни к чему не приводят. Случится ли перелом, покажет история, но, если ты что-то делаешь, после тебя в любом случае что-то останется, среда точно изменится. Когда мы создавали «Благосферу», многие говорили, что это никому не нужно. Потому что все общаются в фейсбуке, инстаграмме, других социальных сетях, а физическое пространство, где можно собираться, никому якобы не нужно. Но на сегодняшний день «Благосфера» – успешнейший проект, доказавший свою актуальность. У меня кто-то в свое время спрашивал, думаю ли я, что за два-три года своей «Благосферой» что-то изменю. Но я не мыслю такими сроками.
– А какими вы мыслите?
– Лет 20–25. Если мы будем вести свою деятельность, лет через 20, я уверен, многое изменится. И точно так же произойдет с искусством.
– Да вы патологический оптимист!
– Я не понимаю, как можно иначе. Нужно обязательно защищать тех, кто попадает в сложную ситуацию, кто нуждается в помощи. Но что касается искусства, надо еще вот что понимать: допустим, художник облил бензином, поджег дверь ФСБ и назвал это художественной акцией. Допустим, так и есть, но тогда его акционизм состоит не только в поджоге, но и в том, что он будет сидеть в тюрьме, – это должно стать частью акции. Такой акционизм возможен – разумеется, при условии непричинения вреда здоровью человека, – но художник, сознательно идущий в своей акции на нарушение закона, должен так же осознанно воспринимать уголовную статью. Странно после этого призывать в фейсбуке: «Отпустите его!» Три года будь мучеником совести – да, в тюрьме. Все хотят сделать что-то и ни за что не отвечать.
– О вас как об основателе и донаторе фонда ничего не известно, только о работе самого фонда. Это позиция?
– А что обо мне говорить? Я был вице-президентом компании «Новатэк». Что еще надо обо мне знать? Еще раз: мы создавали этот фонд не для себя. Существует огромное количество фондов, созданных для себя, их учредители диктуют: это покупаем, это нет, это делаем или не делаем. Спросите у Володи Логутова, арт-директора Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина, говорил ли я ему хоть раз, что какую-то выставку мы делаем, а другую нет. Ни разу! Все решают он и наш директор Аня Зыкина. Я не решаю ничего, в этом нет никакого смысла. Фонд не игрушка для меня, или моей жены, или моего ребенка. Я для фонда, не наоборот. Есть смысл делать только ту институцию, которая будет работать независимо от тебя.-
