Нерон и другие товарищи в Электротеатре «Станиславский»

Международная премьера оперы «Октавия. Трепанация» Дмитрия Курляндского в постановке Бориса Юхананова состоялась в июне 2017 г. в программе Holland Festival, посвященной 100-летию русской революции и 70-летию престижного голландского фестиваля. Российская премьера оперы прошла только что на фестивале «Территория» – на камерной сцене Электротеатра, для которой, собственно, и писалась. Либретто основано на пьесе о зловещем императоре Нероне, приписываемой его учителю Сенеке, в которую вошли отрывки из эссе Троцкого о Ленине (1924).

Мы любим Электротеатр за сценическую роскошь и безумство решений, за феерический свет и фантастические костюмы, за специфическое чувство юмора и особый, хладнокровный драйв. Ученик Анатолия Эфроса и Анатолия Васильева Юхананов сумел растворить друг в друге такие несовместимые понятия, как театральный аффект и реальность его производства. В его театре структура любого продуманного события, будь то публичная репетиция или таинственная мистерия, выглядит импровизацией, случайностью и сном о театре. Финал любой истории остается открытым, чтобы можно было снова впутаться в сюжет или, как здесь говорят, войти «в разомкнутое пространство работы». Не случайно визитной карточкой театра стали уникальные театральные сериалы.

Мы любим Электротеатр за уровень театрального зрелища и уровень разговора о нем.

Но и это не всё. В Электротеатре работают лучшие современные композиторы Москвы, и после «Октавии» сновидческая авангардная опера обещает стать любимым жанром театралов, если уже не стала им после «Сверлийцев», «Галилея» или оперной «Прозы» Владимира Раннева.

По признанию Курляндского, это непросто, а главное, опасно.

Сочинить оперу сегодня – это сочинить, как именно сочинить оперу. В этом смысле она похожа на современное искусство, которое с момента возникновения занято вопросом, что такое современное искусство.

Иногда, как в «Носферату» Курляндского, достаточно спуститься за этим во «внутренний Аид», по дороге прислушиваясь к собственным звукам, вдохам, гулу и поскрипыванию внутренних органов. Иногда естественнее подключиться к космическим трелям другой цивилизации, как в «Сверлийцах».

«Октавия» заметно мелодичнее и в этом смысле «красивее» других сочинений Курляндского, что, видимо, связано с размышлениями автора о тоталитарности традиционных партитур. Здесь – с некоторым заиканием и зависанием – узнаются очертания привычных оперных арий для тенора или баритона.

Однако с «Октавией» связана и весьма необычная трагическая история. 100-летний юбилей революции навел композитора на мысль о «Варшавянке». Ее мелодия, препарированная особым образом, замедленная в 100 раз, потребовала электронных импровизаций другого уровня. Процесс этот надолго увлек автора. В день, когда сочинение показалось ему законченным, пришло известие об авиакатастрофе, в которой погиб почти весь ансамбль имени Александрова. Тот самый, лучше которого никто и никогда не исполнит «Варшавянку».

История выглядит случайностью, если не вспомнить о свидетельстве Владимира Мартынова, другого авангардного композитора, который в 1974 г. сочинил и исполнил «Охранную от кометы Когоутека», после чего путь гибельной для нас кометы неожиданно изменился. Нужно ли объяснять, почему Мартынов больше никогда не исполнял эту удивительную пьесу. Иначе говоря, внедрение современной музыки в реальные пространства иногда сродни революции, катастрофе или ее отмене.

Даже в камерной московской версии, с головой Ленина, по усы утопленной в пол, и вскрытым для оперативного вмешательства черепом, «Трепанация» выглядит с имперским размахом. Размах тут имеет принципиальное значение. Просто представьте берлинские Олимпийские игры 1936 г. в каком-нибудь питерском дворе или ЖЭКе, и вы поймете почему.

Забегая вперед (точнее, назад), скажу, что первый проект декорации Юрия Харикова к «Октавии» Юхананова (еще не оперы) в 1989 г. выглядел как уложенная на спину римская волчица, силуэт вымени которой отдаленно напоминал очертания Кремля. На воплощение сценографии такого размаха денег тогда, конечно, не нашлось. А жаль.

Но размах еще не всё.

«Трепанация» каждую минуту сценического действия выглядит как визуальная сенсация, как приостановленная гибель Помпеи, величественная и нелепая в своей бесконечности. В терминах Юхананова спектакль вовсе не работа слаженного механизма, даже если он идеально сделан коллективом единомышленников. В идеале спектакль – это живой организм, работающий без ограничений и сбоев. «Трепанация» при всей своей невероятности выглядит таким организмом. Нагловатый, но обаятельный Троцкий кажется случайно выжившим братом Нерона, а скрипучая тройка из скелетов кентавров – единственно правильным средством передвижения колесницы, больше всего напоминающей гроб (сценография Степана Лукьянова). Жизнь этого театрального организма с первых же минут не представима без инфернально гикающих красноармейцев-пожарных, то косолапых, то показывающих виртуозную выучку (хореография Андрея Кузнецова-Вечеслова, лучшая из виденных мною за несколько лет, при всем ее минимализме).

И, конечно, жизнь этого организма невозможна без двухметровых терракотовых воинов, которым отсутствие голов не мешает производить большие маневры даже на небольшой сцене и ждать своего часа в фойе Электротеатра (костюмы, как обычно, Анастасии Нефедовой).

Октавия, юная жена тирана, должна умереть. Муж ее Нерон – абсолютный злодей, к тому же любит другую. Октавия готова умереть, чтобы превратиться в поющего соловья. Ослепленный безнаказанностью Нерон убивает всех, кто может ограничить его власть, включая собственную мать. Мать его Агриппина, в свою очередь, сожалеет, что не убила сына в своем чреве. О tempоra, o mores. Так, согласно античным источникам, выглядел конец Римской империи: оргии, инцест и беззаконие. Просвещенное бесстыдство Нерона, любителя петь, сочинять нежные стихи вроде «шейка блестит Киферейской голубки при каждом движенье», а иногда просто сжечь город, издалека любуясь этим зрелищем, выглядит страшнее, чем дикое варварство, и безнадежнее, чем последняя фраза античной пьесы об Октавии: «Рим тешится убийством граждан».

Империи бесчеловечны, но не вечны. Они загнивают, горят и исчезают с лица земли, превращаясь в очередной урок истории, факт искусства и возможность новой точки отсчета для будущей античности.

Такова вкратце история «Октавии», но ее предыстория для зрителей Электротеатра началась не в I веке н. э., а в 1989 г. в независимом «Театре театре» Юхананова. Ровно через год «Театр театр» формально перестал существовать. Остались любительские съемки того времени, где люди невероятного неистовства и красоты – сам Юхананов, рано умерший Никита Михайловский, Женя Чорба и девушки, яростные, как богини, – сгорая от неясных желаний, разыгрывают падение Рима под портретом Ленина в питерских ЖЭКах и дворах. Много обнаженки, целлофана, блеска, нищеты и небывалой свободы. Сегодня это зрелище завораживает забытыми надеждами. Советская империя утонула, непонятно лишь, почему это до сих пор не стало уроком истории и точкой отсчета для какой-нибудь новой античности.