«Мне не хватало такой актрисы, как Лолита Милявская»

Московский драматический театр «Модерн», который в 2017 г. возглавил Юрий Грымов, находится в фазе роста: репертуар сформирован пока лишь наполовину от намеченных 25–30 спектаклей. Грымову свойственен широкий диапазон: в репертуаре шекспировский «Юлий Цезарь», спектакль Nirvana о жизни легенды рок-музыки Курта Кобейна, «Война и мир» Толстого, «На дне» Горького. В интервью «Ведомостям» худрук театра «Модерн» рассказал о планах поставить трилогию «Антихрист и Христос» и снять детский фильм по мотивам «Поллианны» Элинор Портер («Девочка, изменившая мир») и о том, почему вопреки культу денег и атакующей нас «нелюбви» остается идеалистом и романтиком.

– В нашем театре идет «Война и мир» Толстого, и с ней соседствует в репертуаре, например, спектакль Nirvana о жизни Курта Кобейна – это диапазон моих интересов. И я заметил, что у нас в репертуаре не хватало сатиры. Если присмотреться, то в «Женитьбе» Гоголя, «Предложении» Чехова и «Женитьбе Бальзаминова» Островского есть нечто общее: во всех этих трех произведениях трех великих авторов никто никого не любит. И именно эта «нелюбовь» сегодня и происходит вокруг нас, на эту тему уже снято довольно много фильмов. Все три произведения звучат сегодня актуально, и мы объединили их в одном спектакле.

«Женитьбу» действительно часто ставили в театре, по пьесе снято несколько прекрасных экранизаций, однако, как я заметил, никто до сих пор не уделял внимания Агафье Тихоновне. Режиссеров мало интересовала странная, придурковатая женщина, и постановочные концепции строились вокруг мужских персонажей. Я же предпочел сконцентрироваться на женщине, на конкретной женщине: меня интересовало, что испытывает женщина, когда видит перед собой череду странных мужчин, претендующих на руку и сердце и которым при этом ни рука, ни сердце не нужны. Женихи охотятся за деньгами и приданым. Сюжет очень жизненный: посмотрите – сегодня интернет буквально кишит подобными историями. Но зададимся вопросом, что испытывает женщина, которая реально хочет найти близкого человека, – вокруг этой темы я и формирую свое высказывание. Это рассказ о женщине, которая мечтает о личном счастье, а видит вокруг себя сплошь стяжателей.

– Я знаю Лолиту уже 30 лет, мы дружим, и я всегда знал, что она в первую очередь прекрасная драматическая актриса и уже потом – шоувумен, вокалистка, клоунесса и т. д. И она доказала это зрителю на сцене театра «Модерн», причем для многих эта грань ее таланта оказалась неожиданной. Зрители были поражены тем, насколько глубоко и тонко она проживает свой образ.

Я прекрасно знаю ее семью и понимаю, что ей есть что играть в нашей постановке. Когда у нас прошло с аншлагами несколько спектаклей, она сказала мне: «Юра, представляешь, эти шесть женихов – как же они все похожи на моих мужей!» Актер – это ведь не только профессиональный навык, это и жизненный опыт, обязательно. Зритель чувствует, что Лолита по-настоящему проживает свою роль, и верит ей.

Лолита пришла к нам в театр, будучи хорошо знакомой с нашим репертуаром, эстетикой и этикой театра «Модерн». Я сторонник авторского театра, где во главе угла стоит автор, и труппа должна быть одновременно и яркой, и сбалансированной. Мне как руководителю театра не хватало такой актрисы, как Милявская. 

– Лолита станет актрисой театра «Модерн», это решенный вопрос. Лолита будет появляться и в других премьерах.

Сейчас, правда, я увлечен постановкой трилогии под общим названием «Антихрист и Христос». Это рассказ о том, как внутри каждого человека постоянно происходит борьба добра со злом, противостояние светлого и темного начал. Каждый день мы отвечаем себе на вопрос, на чьей мы стороне, – и очень часто незаметно для себя занимаем неправильную позицию. Или, замечая это, все равно оправдываем себя. Уже начались репетиции, и мы надеемся, что первый спектакль трилогии выйдет в начале октября. Он будет посвящен личности Петра Первого. Литературная основа проекта очень сложная: если говорить только о первом спектакле, то сюда входят и архивные материалы, и исторические романы Алексея Толстого и Дмитрия Мережковского.

– Я идеалист, романтик, чего не скрываю и не стесняюсь. Моя позиция такова: коль скоро я руковожу государственным театром, то отчасти трачу на постановки и деньги налогоплательщиков. Я четко осознаю и это обстоятельство, и связанную с ним ответственность. Думаю, что государственный театр должен поднимать темы (как бы наивно это ни прозвучало в наш циничный век), которые могут сделать человека лучше. Поэтому у нас идет «Война и мир», поэтому появится «Петр Первый». А такая категория, как развлечение, прекрасно соотносится с понятием антрепризы. Я для себя решил, что драматический театр – это высказывание. И в постановках театра «Модерн» я высказываюсь на ту или иную тему. Например, в спектакле «Война и мир» я фокусирую свое внимание и предлагаю зрителю задуматься над трансформацией Пьера Безухова в Петра Кирилловича. На глазах у зрителя, пройдя войну, потери, испытания, Пьер, масон и западник, превращается в русского патриота. Причем его патриотизм – осознанный и выстраданный. Это не слепое преклонение перед всем отечественным и неприятие всего иноземного, не рефлекторное вскакивание по стойке «смирно» при первых звуках гимна. Патриотизм Пьера – умный и ответственный. Этот ракурс – мой режиссерский выбор. Выбирая пьесу, я свою ответственность каждый раз ощущаю очень четко. Мы говорим о человеческом духе и видим, как откликается зал, чувствуем, как этого сегодня многим не хватает. Я считаю, что сегодня в театр приходят поговорить с людьми, которые умнее, – как говорят со старшим братом, который может на своем примере что-то посоветовать. Это – задача театра. Я – за умного собеседника, а не за шута.

Театр – это некая вибрация, и если она будет искренней и честной, то заложенный в ней посыл дойдет до зала и вызовет резонанс. Когда я три года назад возглавил театр «Модерн», я понимал, что он находится на Спартаковской площади (м. «Бауманская») и я не смогу его передвинуть, скажем, на бульвар в самом центре Москвы. Я понимал, что столетней истории у него нет, локация непростая и с экономической точки зрения нам придется непросто. А теперь я горжусь тем, что мы не в центре, потому что к нам люди приходят не от нечего делать, не прогуливаясь по бульвару, они сознательно покупают билеты, и я рад, что очень многие делают это заранее, по крайней мере так было до пандемии. У нас нет зевак, нет желающих прийти посмотреть на некий исторический театральный бренд. Поэтому я очень тщательно и бережно отбираю все произведения.

XX век был веком кино, и я рад, что сумел в нем отметиться. Я очень люблю кино, несмотря на то что сейчас кинематограф стагнирует. А вот XXI век – это век театра, перформансов, живого искусства, которое нельзя тиражировать. Совсем недавно мы покупали компакт-диск с 11 треками за $25, затем покупали его же, но уже за $5. А сейчас мы за $5 покупаем, фигурально выражаясь, миллион треков. Это девальвация, полное обесценивание. Кинематограф получилось, правдами и неправдами, переформатировать и уместить в телефон, но с театром такой фокус провернуть невозможно, это не сработает: живое искусство нельзя тиражировать. Все, что можно упаковать в гаджет, далеко от искусства. Кинематограф уместился в гаджет, и это трагедия, а театр не может уместиться, поэтому он остается вечным. Театр – это ручная работа в высшем смысле этого слова, и в этом гений этого искусства. Важно, что театр сохранил автора, а в кинематографе правит маркетинг. Кстати, в Советском Союзе авторское кино существовало. Данелия, Михалков, Тарковский, Рязанов – это авторы.

– Конечно, есть, хотя все меньше в это верю. Считаю, что нужно срочно возрождать детское кино, сделать эту задачу приоритетной, и даже встречался, говорил на эту тему с министром культуры России Ольгой Любимовой. Сегодня наших детей воспитывают вовсе не российские фильмы. И язык, и сленг, и обороты речи у наших детей совсем из другого мира – из американских блокбастеров. 

Я хотел бы снять детский фильм по мотивам «Поллианны» Элинор Портер, перенеся действие истории в Россию. Сценарий готов, натура выбрана, есть и название – «Девочка, изменившая мир». Это будет история становления девочки-подростка, рассказ о том, как правильно расставить приоритеты, сформировать систему ценностей. И фильм будет доказывать: да, одной девочке под силу изменить целый город; да, одна девочка-подросток может изменить мир. Гаджеты не могут, а человек, пусть и юный, – может. Во всяком случае, может найти в себе силы попытаться это сделать. Найду ли я деньги на свою картину? Не знаю. Пока я не вижу экономической возможности найти сегодня деньги на детское кино.

– Оно наполнено мной. По натуре я скорее западник, с детства занимаюсь и увлекаюсь живописью, интересуюсь историей искусства. И чем дольше я живу, тем больше меняется мое отношение к истории моей страны. Да, мне в некоторой степени созвучно то, что происходит с Пьером. Вообще должен сказать, что в творчестве, и в театре в частности, невозможно рассказывать историю не про себя. Это будет так же неестественно и так же ужасно, как сегодняшние российские военные фильмы показывают войну: пафоса много, а правды мало. Плюс – что меня удивляет и почти возмущает – вдруг кто-то решил, что война неплохой материал для блокбастеров. Я понимаю, почему так происходит: всему причина – деньги. Но согласиться с этим я не могу. Нельзя превращать фильм о войне в приключение. Война – это не приключение. Помимо победы война приносит с собой большое горе. У нас в театре идет спектакль о войне, который я давно хотел сделать, «Человек с глазами Моцарта» по пьесе Марины Сулчани. И я был в шоке, когда после выхода этого спектакля прочитал в сети пост, в котором молодая зрительница написала, что, «оказывается, война – это не просто победа, а еще и большое горе». Эта мысль стала для нее откровением.

Любя родину, надо понимать, что в ее истории были, есть и будут очень разные периоды – периоды побед и поражений, события славные и постыдные. Историю делаем мы, живые люди. Мы ошибаемся и совершаем подвиги, причем часто это происходит единомоментно, буквально через запятую. И за каждый свой поступок мы несем ответственность, потому что из них и слагается история. Похожие рассуждения превращают западника Пьера в Петра Кирилловича, русского патриота. В общем, мой патриотизм хочет быть похожим на патриотизм Пьера Безухова. 

– В России у этой пьесы действительно непростая судьба: в царской России она была запрещена, потом запрет наложила и советская власть. Это неудивительно: в пьесе речь идет о власти, о политике и о том, что такое народ – как легко народ низвергает своих кумиров, с какой легкостью меняет мнение о них. От любви до ненависти и правда всего один шаг. Как можно было убить Цезаря и праздновать это событие, а затем так же истово огорчаться и посыпать голову пеплом по этому поводу? Народ для меня – главный герой этого спектакля. И – возвращаясь к рассуждениям о патриотизме – герой далеко не однозначный. Не говоря уже о том, что другие персонажи – Брут, сенаторы, сам Цезарь – тоже не блещут чистотой добродетелей. Понятно, что такие сюжеты власти никогда не нравились ни в царской, ни в советской России: политик, глава государства в народном сознании оставался неким небожителем и такое восприятие властям предержащим было очень удобно. Не будем забывать, что, выводя в своей пьесе Цезаря, Брута и Кассия, Шекспир не писал об этих исторических личностях напрямую. Эта фактура стала эзоповым языком для того, чтобы Шекспир смог высказаться и о своих современниках. Зрителям в английских театрах было совершенно понятно, на кого намекал автор пьесы. И до сих пор это талантливое произведение остается актуальным: посмотрите, какое безумие сегодня происходит на арене мировой политики. «Юлий Цезарь» – очень живое и максимально актуальное произведение, резонирующее с тем, что сегодня мы наблюдаем в мировой политике. Со времен Станиславского эту пьесу в России не ставили, и я горжусь тем, что эта постановка осуществилась именно в нашем театре и она очень востребована. 

– Все на тех же, к великому сожалению. Особенность русского человека – в его максимализме, почти аномальной амплитуде эмоций. Мы идеализируем лидера; мы хотим, чтобы политик был умным, честным, красивым; нам нужно все и сразу в одном флаконе, причем в максимальной концентрации. Поэтому спектакль «Юлий Цезарь» и откликается в умах и в сердце: таких людей очень легко обмануть и они, к сожалению, сами рады обманываться.

– Выход не такой уж и сложный: это развитие образования и культуры, формирование критического мышления, что является прямым следствием качественного образования. Я рад, что на эту тему уже понемногу начинают задумываться, появляются образовательные программы, лицеи – тот же сочинский «Сириус», например, который собирает талантливых молодых ребят. Я вижу, что сейчас государственная политика начинает разворачиваться лицом к науке. Образование и культура повышают уровень самосознания, учат анализировать исторические события. Кстати, я в школе любил только три предмета: историю, литературу и рисование, к остальной программе относился скептически. Историю ценил как раз за возможность анализировать события прошлого.

Мы живем в странное время. Вот, например, на проспекте Сахарова в Москве установлен мемориал «Стена скорби», памятник жертвам политических репрессий. И на моих глазах мимо этого монумента идут колонной коммунисты с красными флагами и несут «икону» Сталина в день какой-то памятной для них даты. Мы живем в парадоксальном мире параллельных реальностей, где в одном и том же городе стоит мемориал жертвам политических репрессий и лежит в Мавзолее мумия человека, заварившего эту кашу. Это уже даже не территория Салтыкова-Щедрина. Это Кафка, ставший былью. Здоровый сценарий, который может дать надежду, – это когда в моду войдет качественное образование, а парадигма «деньги любой ценой», навязанная нам в период лихих девяностых, будет отторгнута, как безнравственная.

– В Советском Союзе все-таки пытались – и кое-что даже получалось – создать нового человека, некую новую личность. Отсюда происходят многочисленные мифологемы вроде «человека труда», «человека науки» и т. д. С наступлением 1990-х гг. эту идеологию вырвали с корнем и забыли. Ей на смену пришли культ денег и идея выживания любой ценой. Если медленно читать стихи, которые я помню с детства, – «Что такое хорошо и что такое плохо», то мы увидим, что перед нами программное заявление. А если сейчас заглянуть в соцсети, то обнаружится, что границы между «хорошо» и «плохо» давно потеряны.

– Для меня театр – это территория свободы. Я руковожу театром три года, и за это время никакой цензуры или давления мы на себе не испытали. Даже намека на что-то подобное мы не переживали. Я сильно удивлюсь, если кто-то из моих коллег вдруг заговорит о том, что кого-то по тому или иному поводу «прессовали».

Кому-то покажутся утопическими мои слова о том, что театр – это высказывание, причем очень личное и честное, и что задача театра, особенно государственного, состоит в том, чтобы делать человека лучше. Я же считаю, что это достойная задача, во всяком случае намного более достойная, чем провокации, цель которых взбудоражить худшие человеческие качества. Делать людей хуже – идея даже не утопическая, а просто бредовая. Для меня любой спектакль на сцене того или иного театра – это меморандум о том, какие цели этот театр считает для себя важными. Если вы придете в театр «Модерн» и посмотрите три-четыре постановки – любые, произвольно, – вы поймете, о чем говорит этот театр и чем он живет. Можете назвать это идеологией. Идеологией театра.

– Мерило успеха спектакля – его долговечность. Я очень рад, что уже восьмой год не сходит со сцены РАМТа и идет с большим успехом мой спектакль «Цветы для Элджернона» по роману Дэниэла Киза, что уже четыре года в «Модерне» идут и другие мои постановки. Долговечность постановки говорит о том, что мы сумели зацепить такие внутренние струны, которые заставляют людей приходить в театр, чтобы пережить эту историю.

Как известно, если у вас полный зал на премьере фильма – это маркетинг и результат рекламной кампании. А вот результаты последующих уикендов в прокате уже говорят о том, как зритель оценивает фильм. В театре этот процесс растягивается на годы.

– Еще несколько десятков лет назад в стране не было столько театров. С другой стороны, во времена Чехова и Станиславского существовало главное издание – «Русские ведомости» и все ждали, что там напишут. Сегодня в интернете свободно публикует свое мнение каждый, кто считает себя критиком, и эти мнения вне зависимости от их качества очень широко тиражируются. А качественная экспертная оценка часто просто тонет в этом потоке. Кроме того, от критики судьба спектакля или кинофильма не зависит и мировой опыт давно это показал. Важно, чтобы театр как институт демонстрировал высокий уровень, чтобы как можно больше театров были успешными. Ведь если зритель впервые придет на спектакль, который окажется негодным, это надолго его оттолкнет от театра в целом. Поэтому я всегда очень радуюсь за коллег, за их успехи в других театрах. 

Однажды знакомый театральный критик поделился со мной поразившей меня цифрой: он сообщил, что смотрит по 320 спектаклей в год. Но задумайтесь, что происходит с человеком, который смотрит спектакли в таких промышленных количествах. Может ли он оставаться зрителем? На мой взгляд, не может. Восприятие притупляется, так же как, скажем, немеют вкусовые рецепторы от постоянного приема острой и соленой пищи. Чтобы их простимулировать, нужны все более острые блюда – либо полный и продолжительный пост, настоящая реабилитация. Думаю, что у многих сегодняшних критиков «вкусовые рецепторы» несколько притупились. Сами они, конечно, так не думают, но я, например, вижу такие проявления.

– Да, действительно мы отдаем 10% билетов в продажу по минимальной цене. Такой билет стоит 500–800 руб. вне зависимости от цены самых дорогих билетов на ту или иную постановку (например, цена билета на «Войну и мир» достигает 10 000 руб.). И это наша принципиальная позиция: нам важно, чтобы театр был доступен и для социально незащищенных групп. Эти билеты поступают в свободную продажу за три месяца, на старте.

Театру, безусловно, нужны деньги, мы живем за счет продажи билетов. Однако я отдаю себе отчет в том, что государство нам помогает: этого хватает на содержание здания и выплату части зарплаты. А государство – это деньги налогоплательщиков. И как руководитель театра считаю, что и у зрителя, ограниченного в финансах, должна быть возможность прийти на спектакль. Мы осознанно держим умеренными цены на спектакль Nirvana: стоимость билета не превышает 3000 руб. Знаете почему? Эту постановку любит молодежь. Денег у них не очень много, а им важно увидеть этот спектакль – и мне важно, чтобы они его увидели.

Разнообразные исследования – и российские, и международные – показывают, что круг постоянных гостей театра формирует в основном публика со средним уровнем дохода или даже немного ниже среднего. Если у вас в театре очень дорогие билеты, это говорит о том, что в зале преимущественно случайная публика, а не постоянный зритель, который хорошо знает ваш репертуар. В России театральный зритель в массе своей не может позволить себе купить билет за 15 000 руб., но какая-то часть общества может и будет это делать. Есть категория людей, которая ходит в театр, главным образом, чтобы выгулять новую сумочку Louis Vuitton: нужны же для этого поводы и театр тут вполне подходит. Но, конечно, это маленькая часть аудитории, на ее возможностях не построишь финансовую политику.

– Нет, самые дорогие билеты в нашем театре – на спектакли «Война и мир» и «Женитьба». Максимальная стоимость билета на эти постановки достигает 7000–10 000 руб.

– Пока что «Война и мир» – наш единственный опыт в краудфандинге. Пример «Войны и мира» показал, что есть доверие к театру, есть зрительская аудитория, которая готова авансировать производство спектакля. Возможно, что при выпуске трилогии «Христос и Антихрист» мы вновь прибегнем к краудфандингу: сделаем абонемент сразу на всю трилогию. Приобретая такой абонемент, зритель таким образом инвестирует в производство трилогии. Причем мы сможем гарантировать категорию билета на все три спектакля. На «Войну и мир» мы собрали около 2 млн руб.

– Конечно, спектакль спектаклю рознь, но я считаю, что в среднем при выпуске постановки прекрасно можно уложиться в бюджет от 5 млн до 12 млн руб. И это будет густонаселенный спектакль, такой же как «Война и мир» с хором имени Свешникова. Хотя для более скромных постановок можно обойтись и гораздо дешевле. Вполне возможно на эти деньги сделать достойный во всех отношениях продукт. Я наслышан о случаях, когда постановка обходится и в 50–60 млн руб., но я привык считать деньги и точно знаю, что спектакль за 10 млн руб. окупается, а постановка за 50 млн – у меня есть вопросы. Я привык рассчитывать на себя, на те деньги, которые мы выручаем от продажи билетов. Ходить к спонсорам с протянутой рукой – не считаю это конструктивным: люди, которые захотят помочь театру, найдут возможность это сделать, мы будем очень рады. До моего прихода в театр «Модерн» его доход составлял примерно 18 млн руб. в год. А сейчас (до пандемии) цифры подошли к 60 млн руб. Если развивать театр и репертуар, доходы будут расти.

Кстати, по моему прогнозу, в будущем театральные залы-тысячники будут собирать все меньше публики: меняется отношение к театру, людям хочется смотреть актерам в глаза, чувствовать атмосферу, ощущать «ручную сборку» спектакля. Если вы сидите в третьем ряду партера и третьем ряду балкона, поверьте мне, вы смотрите два разных спектакля. Поэтому сегодня при прочих равных будут побеждать театры с вместимостью зала до 500 мест. Залы вместимостью в несколько тысяч мест достались драматическому театру в наследство от оперы: мы все знаем, что и на третьем ярусе прекрасно слышно. Но драматический театр по своей природе – он про «глаза в глаза». Поэтому я рад тому обстоятельству, что в театре «Модерн» у нас 352 места. У меня зеркало сцены 12 м, это идеально, это пропорции академического театра. Сцена широкая, и получается эффект IMAX: все перед вами.

– Считаю, что театр «Модерн» может выпустить три-четыре спектакля в год. Наш репертуар еще до конца не сформирован: полноценный репертуар театра составляет в среднем 20–30 наименований. Учитывая, что театр молодой и быстро развивающийся, у нас пока 12 спектаклей, нам нужно прирастать репертуаром. Вот сейчас, например, у нас на Малой сцене вышел очень трогательный музыкальный спектакль «#ХОЧУНЕМОГУ» молодого режиссера Сергея Аронина. Спектакль очень живой, актеры поют, играют на музыкальных инструментах, и тема животрепещущая: речь о том, что люди боятся любви, и о том, как это проявляется.

– Бюджет театра связан напрямую с количеством мест в зале. Большим подспорьем для нас является зрительский костяк, постоянная аудитория: мы примерно знаем, сколько билетов продадим, и можем на эту сумму опираться при планировании бюджета новых постановок.

Я вхожу в совет худруков театров Москвы, нас там 11 человек. Любой столичный театр имеет право подать заявку на грант, чтобы выручить дополнительные средства на выпуск спектакля. На встречах совета мы обсуждаем, кому выдать этот грант, даем рекомендации, и департамент культуры города Москвы выделяет средства на производство одного или даже двух спектаклей дополнительно к бюджету театра.

Средства, которые мы получаем из государственного бюджета, уходят в основном на содержание здания (которое является собственностью города), уборку снега, частично эта сумма покрывает зарплаты, но рост зарплат обеспечивает успех театра – внебюджетные средства. На продаже билетов мы зарабатываем практически второй бюджет и каждый год в течение последних трех лет увеличиваем зарплату актеров примерно на 10–15%. Сейчас в зависимости от уровня занятости в спектаклях и сезона актеры получают у нас от 50 000 до 100 000 руб. в месяц, и зарплата в театре будет расти.

– Задача театра – пытаться сделать человека лучше, как бы утопично это ни звучало. Я за то, чтобы апеллировать к лучшему в людях. Человек приходит в театр со своими проблемами, несовершенством, грехами. У меня есть возможность обратиться к нему, и я стремлюсь к тому, чтобы хоть кто-то из зрителей после спектакля почувствовал, что смог немного приподняться над собой. Когда человек верит в лучшее в самом себе, он и проявляет себя соответственно, реализует свои лучшие качества. И задача театра, на мой взгляд, состоит в том, чтобы зрителя на эту волну настроить.