Александр Карповецкий

НА ОХОТЕ

рассказ, часть девятая

ОХОТНИК – ПРОФЕССИОНАЛ

— На какую птицу или зверя вам интереснее всего охотиться? – спросила любопытная Мария.

— Поначалу нравились все охоты: на подсадную утку, боровую – тетерева и глухаря. Любил вылазки на перелёт гуся, но затем полюбилась мне охота на копытных, в особенности, по сердцу,  на кабана из  засидки. Начало  охотничьей карьеры, моё становление, как охотника-профессионала, связано с Калужской областью.

Василич достал из пачки сигарету, пальцами помял её, но закуривать не стал – минутой  назад бросил выкуренную. Он заложил  её за ухо, и продолжил.

— Нравятся мне эти животные, прежде всего, сообразительностью и природой смекалкой. Я всегда помню и рассматриваю взрослого кабана, как равного себе противника.  Обычно все кабаны, не обременённые гоном, нежатся в низинах, остальное время —  думают только о еде. В поисках пищи они могут мигрировать на дальние расстояния. Сородичи, обычно, находятся в стаде. В стороне же « холостякуют»  только взрослые особи секачей.  Они ходят, как правило, одни, но иногда за взрослым увязывается и молодой подсвинок. Расскажу один запомнившийся случай.  Наведывался на овсы взрослый секач, килограмм на сто двадцать, сто пятьдесят. В первую очередь, замечу, его отличала  от своих серых и серо-коричневых  сородичей одна особенность: он был весь какой-то черный. Ранее в этом регионе я таких не встречал. Во-вторых, этот кабан отличался особой осторожностью, хитростью и, я бы сказал, даже трусливостью. Приходил он на поле, удалённое от населённых пунктов. От непролазной дороги к полю надо было идти пёхом ещё километра два. Трактор и тот  проходил туда  только с приводом на передние колёса. Среди леса наблюдалась небольшая возвышенность —   поле, метров шестьдесят на сорок.  Вышки, как таковой, не было: вокруг низкорослый ольшаник и редкие берёзки.  Меж двух берёз прибил две слеги. При ветре эта конструкция шаталась, сидеть на шестиметровой высоте было очень даже «весело».  Всякий раз, придя к полю, секач по двадцать – тридцать минут стоял молча, не топтался, не гонял воздух «соплом».  Затем резко выбегал на поле, постояв две-пять секунд, снова убегал на окраину. Так продолжалось четыре-пять раз, после чего он проводил «разведку» под стройными березками, на которых, собственно, я и  сидел. Внизу – трава, сверху – ветки берёзы, листва, и мне никак было не высветить его. Наконец, благодаря ветру,  «Черный» спокойно меня срисовал, сделал громогласное «фу-у-у», и был таков.  Три засидки —  с восемьнадцати до часу ночи – и обратная дорога, пёхом —  два километра с рюкзаком и теплыми шмотками чуть не убили во мне романтику ночной охоты.

Валилич потянулся за сигаретой, закурил и,  сделав пару глубоких затяжек, продолжил рассказ.

— Пожалел меня местный старожил, имя не помню, все звали его Михалычем. Он в молодости много охотился, но предпочтение отдавал засидкам. Поведал он следующее. Местные охотники в  засидках такого рода долго не сидят: максимум, до двадцати одного часа, и уходят домой, при этом, ведут себя очень шумно. Одежду, как правило, одевают ту, в которой  ведут домашнее хозяйство. На всякие передвижения кабана тут же  включают источник света – фонарик. Этим местные и приучили секача так на всё  реагировать. Посоветовал мне  Михалыч отнести на место засидки кусок пергамина — звери знают запах рубероида, он не будет их пугать. Укрыться, учил ветеран,  лучше с обратной стороны поля,  с которой будет видно и место выхода зверя, и место за сидки на берёзках, куда обычно обращено внимание секача.  Ну и конечно, вместо гладкоствольной двустволки, предпочтительнее иметь нарезной карабин с оптикой. Для крепления на ольхе он дал мне что-то в виде гамака из брезента,  с вставленным куском плотного пенопласта.  Привязывается он к одному дереву — повыше, а другой конец обязательно ниже — за другое дерево. Вот с этой поклажей, по размеру – больше меня, как герой мультяшки, я прошел по бездорожью целых два километра. Мне уже не хотелось добывать  кабана – я был мокрым. Но молодость и интерес взяли свое. По науке «ветерана», с противоположной стороны поля, к ольхе я привязал непонятный для меня гамак, набросал в него сорванной по пути полыни и травы, которую мне показал тот же Михалыч.  Слева и справа гамака привязал по куску пергамина.  Утеплившись, стал ждать. Начало  сентября,  уже к ночи – холод.  В двадцать с гаком, увидел,   справа от себя  силуэт, — как он подошёл? — я не слышал.  Это был тот чёрный секач!  Постоял минут десять — пятнадцать, затем  стал по кругу обходить поле, прошёл под берёзками, снова по окрайке, а на поле овса, зараза,  не вышел. Потом всё стихло. Появился «Черный» примерно через два часа. Ходил, всё вынюхивал. Вычислял, но у него что-то не получалось. Наконец, вышел слева, метрах в сорока- сорока пяти, на край поля и стал осторожно поедать остатки овса. Я видел только пятно, до него было далеко, и я понимал, что с двустволки я просто по нему не попаду, если ещё успею выстрелить. Через тридцать минут кабан ушёл.

В час ночи я снялся с позиции и снова целых два километра пёхом, по непролазной грязи.  Начал думать, что  мои мучения никогда не закончатся. Утром подробно рассказал «ветерану» о поведении «Черного».  Михалыч мне ответил:  недельку надо выждать, никому на то место не ходить, и секач «будет твой». Уезжала моя компания, убыл с ними и я, спросив разрешение у старшего охотника – прибыть без них в гости к Михалычу. Мне дали добро. Неделя пролетела быстро. Подготовил основательно «тигр»:  прикрепил самодельный фонарик, вынес кнопку, батарею в шесть вольт. Я был готов. У дочки забрал копр с ангорки, у жены — кофту, рыбаки дали бахилы с химзащиты. Экипировка получилась лёгкой, тёплой. И – в путь.  Михалыч встретил добродушно, даже удивился, что у «городского»  имеется желание топать по грязи два километра. Напоследок посоветовал в тёмную тряпку завернуть ветку сосны и дышать через неё. Поскольку я курящий.

Снова я в гамаке: полусидишь – полулежишь, ноги упираются в две привязанных по бокам толстых верёвки. Получается очень ловко, в смысле, удобно лежать, вести наблюдение и стрелять. Появился «Черный» после двадцати: долго ходил, вынюхивал, отсиделся в лесу более часа. Примерно, спустя ещё час, может больше, секач появился в районе берёзок и стал под ними вынюхивать, затем некоторое время стоял тихо и, наконец, пошёл в поле жевать. Вот ведь тварь! Сначала проверил засидку на берёзках. Вот вам и « глупое»  животное!

На пожухлом  желтоватом поле  в  этот раз я видел его  прекрасно, не включая даже фонарь. Выстрел был удачным. Это была награда за мой труд, но самое главное – уроки на будущее. Как смог, выпотрошил «Черному» кишки, набил крапивой, в рот засунул веток сосны. Обратно я прошёл эти два километра, как двести метров – легко, на одном дыхании.  Оказать мне помощь собрались все родственники Михалыча, их оказалось аж восемь мужиков. Около часа  ночи мы уже разделывали «Черного». Зато обратно, в деревню, я нёс только карабин и рюкзак. Даже голову, предназначавшуюся мне, как добытчику, нёс родственник «ветерана». Потом была печёнка, гулянка и —  память  по сегодняшний день. Жаль, тогда еще не было у меня  фотоаппарата. Сколько можно было показать интересных снимков о тех, девяностых годах!  Путёвки были доступными, зверя – валом. Егеря были не сегодняшние  «купи-продай». Взаимопомощью жила  Россия! Вместе гуляли, вместе скорбели.  Самым главным мерилом у людей была совесть, а сейчас об этом забыли. Нынче же нам предлагают кабана за тридцать пять, лося – за сорок пять штук. Раньше чтились традиции, а охотничьи коллективы были, как единая семья. Сейчас всё это куда-то ушло, затерялось, а жаль!  Всё,  не могу больше говорить, это моя больная тема!

Охотник – профессионал  стремительно поднялся из-за стола и ушёл по направлению к лесу, начинавшемуся в тридцати метрах от его дома, приобретённого всего за девять тысяч, и служившего пенсионеру Василичу с единственной целью, — в качестве охотничьей заимки для  редких выездов  из шумного  мегаполиса и слиянию с самой Матерью Природой.

***

(продолжение следует)