Зачем в Электротеатре «Станиславский» выпустили сразу двух «Пиноккио»

Играет вся труппа театра. Свидетели театральных поисков Юхананова ждали Пиноккио тридцать лет и три года. Он пришел, и не один.

Новая процессуальность, которую несколько десятилетий продвигает в театре Юхананов, легко совместилась с «пиномифологией» драматурга Андрея Вишневского, которой он занят те же самые несколько десятилетий. Для этой легкости есть веские причины: Андрей и Борис учились в мастерской Анатолия Эфроса и Анатолия Васильева, имели общее пристрастие к мистериальному театру и немало поработали вместе. Оба считают, что мифологическое время до сих пор бьет ключом, что сотворение человека при участии внутренних ангелов, демонов и внешних божеств продолжается. Оба пытаются сделать это участие зримым и зрелищным.

В театрализации нового мифа участвуют основные силы команды Юхананова: композитор Дмитрий Курляндский, художник по костюмам Анастасия Нефедова, художник Юрий Хариков, хореограф Андрей Кузнецов-Вечеслов. Заметную роль в «Пиноккио» сыграла работа еще одного ученика Анатолия Васильева – венецианца Алессио Нардина, педагога по работе с масками дель арте.

В новом театральном мини-сериале присутствует всё, за что мы любим Электротеатр, – визуальные сенсации с участием стихий огня и воды, воздуха и земли, сценические бури, нечеловеческие страсти, театральная магия и алхимия, архаика и немыслимая для Москвы техническая оснащенность. И будь у древних мистагогов такие возможности воздействовать на тайные миры, как у Электротеатра, мы, «племя существ, награжденных носами, но лишенных разума», жили бы сейчас в каком-то другом мире. 

На сцене все время мило топчутся два Пиноккио. Они щебечут как две птички, повторяя слова друг друга. Синхронно действуют два их папы, два Сверчка, два Птенчика, два великих режиссера по имени Манджафокко (что-то вроде игровых проекций самого Юхананова) и другие действующие в тандемах лица. Да сама ситуация театра в театре тоже удвоение. Эта бифуркация некоторое время смущает, но потом смиряешься и находишь резоны. Их два.

Резон первый, мифологический. Люди-паяцы, если верить Вишневскому – Юхананову, пребывают между двух миров. Верхний принадлежит величественным Творцам, в нижнем скрыт неясный отстой. Жизнь бурлит посередине. Сверху сюда потоками падают ангелы и становятся паяцами. В срединном мире все весьма драматично. Если следовать тексту пьесы, то рождаешься ты мертвым, как Пиноккио, а жизнь, твой близнец, рождается позже и вынуждена тебя догонять. Мысль тревожная. Тема удвоения сущностей в «Пиноккио» то уводит в незапамятные времена, то рождает такие вот тревожные мифы. Бодрая монашка и полуголая ведьма недвусмысленно отсылают к древней паре мадонна/блудница, зато история театрального режиссера Манджафокко, единого в двух лицах, заканчивается двумя взаимоисключающими актуальными манифестами.

Резон второй, сугубо театральный. Помимо незримых миров мифа, требующих если не веры, то доверия, существует реальный мир театра с бесконечными интерпретациями одного и того же сюжета, рутинными репетициями, ежедневным умножением и выгоранием сущностей.

Удвоение речи и мизансцен в «Пиноккио» быстро становится несущей конструкцией спектакля, так что действие может не раз вернуться к тому, что уже случилось на сцене. Событие будет кружить, постоянно наращивая себя, и слепить визуальной роскошью. Так живет новопроцессуальный театр Юхананова.

Пиноккио Вишневского и Юхананова – милое несмышленое дитя, но его деревянная голова снабжена непредвзятым детским взглядом и устами младенца. Ровно поэтому он, нежный и трогательный, невинный и любознательный, получает клеймо варвара из уст великого режиссера Манджафокко (двух). Беда в том, что Пиноккио, увидев театр, немедленно и страстно полюбил его, но не по древнему закону, где зрители всегда знали свое место, а как собственную жизнь. Он моментально забыл о школе и азбуке, а просто взял и выскочил на сцену – теперь здесь только он и его короткая жизнь. В этот миг действие перестало быть священнодейством, а высокий театр, прошедший испытание веками, сделался странной лабораторией инфантильности. Эти маленькие варвары, поднимаясь на лифте, проинспектировали все этажи высокого театра, и, хотя они так и не узнали, что такое «окружность идей» и почему так причудливо строятся нынче театральные сюжеты, одно их присутствие меняет театр Манджафокко. Известные мифы превращаются в заново рожденные истории. Джекил и Хайд, или Кадавр умирает! Дон Жуан, или Безумный Лотос! Саломея, или Царевна Явь! Последняя посреди безумного танца вдруг выходит из транса и, дико озираясь, спрашивает своего партнера: «А ты кто?!» И нужно видеть, что и как он ей отвечает. Это очень смешно. Так же, дико озираясь, просыпаются в новых обстоятельствах персонажи Владимира Коренева, того самого, из мифа о человеке-амфибии, ныне азиатского Старичка и пародийного Брежнева.

В Электротеатре не только проницают незримые миры, здесь философствуют и ерничают. Здесь брутальный персонаж по имени Мясо способен предложить по-толстовски глубокую мысль: «Он так нагадил, что никогда не простит», а Пьеро и Арлекин, не раз удвоенные, подробно, на шести примерах, покажут, как их служение радикально меняет господ.

До появления Пиноккио в театре Юхананова/Манджафокко не было места никакой злободневности. И вот великие Творцы спускаются с верхних этажей, чтобы обсудить жизненно важные проблемы сегодняшнего театра с двумя детьми, которые, жалуясь на свои дурацкие проблемы типа занозы в заднице, оказываются способными дать им важный совет.

«Ты хочешь соединить миры, человечек, но ты не знаешь самого важного слова», – говорит Манджафокко детишкам. Не помню, который из них это говорит, хотя они совсем не похожи друг на друга. Один (Юрий Дуванов) в костюме и черных очках, этакий волк с Уолл-стрит, регулярно с кокаиновой страстью предлагающий сжечь Пиноккио и полтруппы в придачу. Другой (Олег Бажанов) подобрей и речами поадекватней, но уж очень он странный на вид. Этот актерский дуэт нельзя пропустить.

– Авторитет? – угодливо чирикают в ответ Пиноккио. – Искусство? Реальность? Жизнь? Ты про эти важные слова?

– Нет, – отвечают великие режиссеры. – Ты не знаешь слова «баланс».

В напряженном диалоге режиссера с самим собой произнесена и заветная формула: «Театр – диалог взаимоисключающих идеологий». Театральных, конечно, других идеологий в Электротеатре не признают. Роза света, хищные раффлезии, вихри падающих ангелов – это один театр. Памфлет о Брежневе и безголовой Независимости – совсем другой. Экстатика дель арте – третий. А шесть пожаренных на сцене яичниц с беконом – четвертый (и кстати, редкий сезон обходился без пары таких яичниц). Список можно продолжить. Баланс тут многое объясняет, если не запутывает окончательно. Пока один Манджафокко предлагает театр баланса, другой камня на камне не оставляет от театра нового поколения.

Что, в свою очередь, советуют дети? Полюбить паяцев, довериться этим падающим и падшим ангелам. Инфантильный совет Пиноккио и их детский страх перед «ангелической живодерней» сегодня выглядят, пожалуй, актуальнее многих театральных проблем и смены театральных поколений. «Сжечь полтруппы!» – становится реальностью каждого обновляющегося театра, от «Гоголь-центра» до МХАТа.

В «Пиноккио» Электротеатр реализует заведомо утопическое предложение найти каждому актеру нишу и никого не сжигать – труппа показательно играет в полном составе. Вставная трагикомедия о театре-наркотике и «джанк-паяцах» так сыграна ветеранами труппы, что, когда Татьяна Ухарова просто называет номер какой-то винтовки, зритель может всплакнуть.