Пианист Борис Березовский: «Классическая музыка сама по себе не делает людей лучше»

Пианист Борис Березовский уже давно большая международная звезда. Его профессиональная карьера началась в 18 лет с выступления в «Вигмор-холле» в Лондоне. Потом была победа в Международном конкурсе имени П. И. Чайковского, а дальше – только по нарастающей: концерты на лучших площадках, участие в главных фестивалях, диски с записями выступлений. Довольно большую часть своей жизни Березовский, гастролирующий по миру чаще, чем по России, провел в Лондоне и Брюсселе. Но сейчас снова живет в Москве, в районе Сокольников. «Один из лучших парков мира, часами можно по нему гулять», – объясняет музыкант свой выбор.

Для журналиста такой герой, как Березовский, – редкая по нынешним временам удача. Сейчас мало кто позволяет себе быть даже не неполиткорректным – это слово сильно опошлилось частыми и неуместными употреблениями, – а просто спонтанным, откровенным или прямолинейным. Березовский же давал интервью, не спросив предварительно вопросов и не увиливая от ответов ни во время разговора, ни после: в итоговом тексте он не стал ничего править или удалять.

– Нет, не менялось. Но я так для себя вижу: он гений зла, а я гений добра. Поэтому неудивительно, что одинаковые фамилии, значит, есть что-то общее, только полюса разные.

– Никогда. Однажды была смешная история, когда на афишу моего выступления поставили его фотографию, это был примерно конец 90-х – начало 2000-х. Концерт был в небольшом швейцарском городке, видимо, совсем в последний момент нашли что-то в интернете. Эта афиша до сих пор хранится у меня (единственная афиша, которую я храню), может, продам ее, когда она взлетит в цене.

Еще я пересекался с его мамой, я много раз рассказывал эту историю. Березовский купил ей замок на Юге Франции, в Антибах, и ее там охраняли. Есть же негласные уставы, что определенным людям нужен телохранитель, и ей как раз полагался. А он от скуки начал играть на рояле. Раньше, конечно, никогда не играл, но в этом замке оказался рояль, и он от скуки начал играть, а она от скуки начала его слушать. Как – играть. Он просто начал перебирать, а ей очень понравилось, и она решила, что он гений. Раз гений, значит, надо развивать. Выбор пианистов, к кому обратиться с таким вопросом, оказался невелик и пал на меня. Она приехала в Лондон, привезла кучу подарков, Барби моей дочке, каких-то кукол невероятных размеров, духи и прочая и прочая. И было дано задание послушать и сказать, что я по этому поводу думаю. Я, сразу оценив ситуацию, посоветовал купить запись на Deutsche Grammophon, сразу записать диск и выпустить. Ничего в итоге они не сделали, но вот была такая история. А с Борисом Березовским мы никогда не пересекались.

– Детство было довольно серое, какие-то жертвы, безусловно, были – в походы не ходил, на байдарке не катался, у костров песни не пел. Надо было много заниматься, и единственным светлым моментом были летние перерывы на футбол.

– Знаете, я не знал другой жизни. Я вообще пока рос, долгое время думал, что весь мир слушает классическую музыку, потому что вся моя жизнь вращалась вокруг спецмузыкальной школы, концертов и всего этого. Только повзрослев, я с удивлением обнаружил, что, оказывается, далеко не все слушают классическую музыку, обсуждают ее, находят какие-то старые записи. А мне казалось, что весь мир на этом держится. Был определенный шок, но я быстро к этому как-то адаптировался и привык.

– Нет, я уже настолько привык, что не представлял, как без этого. Музыка ведь это наркотик, причем сильнейший, я сейчас это точно знаю. Слезть с него я уже никогда не смогу, у меня смертельная зависимость, это вопрос времени, когда она меня прибьет.

– Естественно, у меня все-таки были задатки. Надо отдать должное родителям, они не просто так меня заставляли играть, я явно был музыкально предрасположен, реагировал на музыку. Как сразу видно ребенка талантливого в шахматах – он еще плохо играет, но видно, что он мыслит, как-то чувствует. В музыке то же самое. Я был, безусловно, музыкально одарен, очень хорошо воспринимал музыку, реагировал. Для кого-то музыка – это ничего не значащий набор звуков, а для меня это всегда был язык, на котором можно разговаривать.

– Да-да, со всех сторон. Бабушка сочиняла, пела романсы. Папа 25 лет прослужил в Суворовском училище (правда, его туда от бедности отправили, буквально – есть было нечего, а в Суворовском кормили), потом сольфеджио занимался, в театре Образцова играл. Мама была музыкальным руководителем в детском саду.

– Нет, я никогда не заставлял своих детей заниматься. Дочка тоже явно музыкальная, гены передаются. Сын вообще музыкой не занимается, он рисует комиксы, и, по-моему, у него неплохо получается. Он вообще сразу решил, что ему все это музыкальное не очень нравится. Во-первых, потому что мама этим занимается, и он ревнует – не понимает, почему она с куском дерева стоит. Он даже протестовал, когда мы его хотели отдать на музыку, так сопротивлялся, что было понятно, лучше эту идею оставить.

– На скрипку. Так что, еще когда его ставили в позицию, по тому, как он расставлял ноги, было понятно, что плохая идея. Скрипка вообще очень сложный инструмент, в отличие от того же рояля. Рояль все-таки можно послушать, а скрипка – это ужас. А младшая дочка Маша решила, что будет играть на ударных. Пока довольно удачно. Если говорить в целом о моем отношении, то я склоняюсь к английской системе: главное, чтобы был спорт, а с остальным они сами разберутся.

– Если по фактам, то первые два конкурса я проиграл. Первый – в школе. Это был конкурс на лучшее исполнение Концерта Баха ля бемоль, и первую премию получил некто Евгений Кисин. А второй конкурс – международный конкурс пианистов в Лидсе в 17 лет. Я там получил четвертую премию. А первую получил Владимир Овчинников (советский и российский пианист, заслуженный артист России. – «Ведомости»).

– В советское время был специальный отборочный конкурс, где играли именно на этот конкурс 30–40 пианистов, и из них выбирали тех, кто поедет. Проезд и все необходимое им, естественно, оплачивали. Первую премию получил наш соотечественник, я оказался где-то посредине, так что все были довольны. В жюри была замечательная пианистка Татьяна Петровна Николаева, она потом была в жюри конкурса Чайковского, на котором я получил первую премию.

– Конкурс вообще всегда немножко лотерея. А что касается того времени…

Это уже была та эпоха, когда, слава Богу, уже положили на комсомол и все прочее, я уже не платил членские взносы и вообще все не воспринималось так серьезно, как раньше. Уже начались перемены. Хотя я все-таки успел через это все пройти. Мой любимый Веничка Ерофеев писал, что в шесть лет, когда его хотели принять в октябрята, он на вопрос, почему не вступаешь в октябрята, ответил «я не хочу». Все хотят, все вступают, а я не хочу. Эта фраза, произнесенная в шесть лет, его очень характеризует. Ко мне осознание, что «я не хочу», пришло гораздо-гораздо-гораздо позже, где-то в 36 лет.

Я помню, тогда снимали фильм [о конкурсе] и по сценарию мы шли со съемочной группой и должны были говорить о музыке Скрябина и всем подобном. Но видя иностранных журналистов, к нам подбегали алкоголики и жаловались на то, что в стране нет пива, хватали нас со словами «нет, ты им скажи, скажи, что водка исчезла». Это было очень смешно, такой контраст: алкаши, которые жаловались на свою несчастную безалкогольную жизнь (это же было горбачевское время) и музыка Скрябина.

– Деньги начались сразу. Тогда первая премия была 3000 рублей, это все-таки полмашины, насколько я помню. Потом была первая поездка в Японию, и это уже хорошие деньги. Я до сих пор жалею, что не купил квартиру в Москве, потому что в то время хорошую квартиру можно было за $5000 купить. Мне предлагали, но тогда казалось, что это опасно, вдруг коммунисты снова придут к власти, все отберут, зачем я буду тратить $5000. Потом эта же квартира стоила уже $150 000. Так что если не просчет, то неудача.

Некая система продюсирования у нас существовала еще при Советском Союзе. Я помню очень смешные истории, например, как Вадик Репин [скрипач Вадим Репин] заполнял формы в «Госконцерт» или «Союзконцерт», а ему было 12 лет и с него взимали налог за бездетность. Или кому-то пытались индексировать исполнение одной рукой, чтобы срезать половину гонорара. Я это застал совсем уже чуть-чуть, дальше начались рыночные отношения.

– Все заботы отступили. Я никогда не занимался хозяйством, гвоздь забить и прочее – до сих пор ничего такого не делаю.

– У меня есть сутенер, я их откровенно называю как есть. Я вообще считаю, что мы проститутки – я говорю абсолютно серьезно: нас продают, у меня есть сутенер, он берет свои комиссионные.

– Бывает разное. В свое время мне объясняли, что надо оценивать важность концерта: на это надо скидку давать, например, если это связано с визитом какой-то королевы или принца или если телевидение будет. А если концерт не важный в этом смысле, то тогда нужно просить больше и т. д. Если олигарх просит, то тут уж можно и тройную цену назвать.

– Может, не олигархи, но директора банков. Или корпоративы. Я несколько раз участвовал в таких мероприятиях.

– Интересно именно то, как можно захватить внимание людей, которые сидят, выпивают и даже уже забыли, почему они там собрались и кто именинник. Но в принципе, если люди заказывают [концерт классической музыки], они хотят [слушать]. Несколько раз я так играл, и заказчики на самом деле любят музыку, даже не только классическую, но и джаз, и все что угодно.

– Нет. Это место занято моими коллегами, меня туда не подпускают.

– Сложилось. Но я не думаю, что Путин или Медведев все ждут, когда же Березовский им сыграет, но не могут найти на меня выход.

– Нет. Если меня пригласят, я с удовольствием соглашусь, у меня тут нет никаких ограничений, я же вам говорю, мы проститутки. Если проститутка отказывается играть, она уже перестает таковой быть и надо менять сферу деятельности. Хотя нет, есть исключение: несмотря на то, что я страшная ***** (женщина легкого поведения. – «Ведомости»), Соловьеву откажу. 100%, за любые деньги.

– Да, есть такие снобские мероприятия. Очень много классической музыки держится на снобизме, и очень смешно наблюдать, насколько это все скучно. Я несколько раз был на элитных музыкальных фестивалях, даже не как исполнитель, меня приглашали как зрителя. Конечно, производит очень мрачное впечатление, как люди сидят на одном месте с каменными лицами, без одной живой эмоции. Все-таки когда ты приходишь в театр или на концерт, без разницы, рок или джаз, всегда у людей есть реакция, а тут ничего. Абсолютно мертвая публика, сидят как статуи. Иногда, правда, смотрят в телефоны, но и то очень редко, потому что это невежливо. То есть мучаются до конца. Потом все идут в ресторан и выпивают, могут обсудить, понравился им голос или нет. В общем скука чудовищная. А чем более демократичный концерт, тем более живая публика. Они не стесняются, если им скучно, то могут просто уйти. А если им искренне интересно, то это тоже сразу видно. Так что чем более видный концерт, тем скучнее публика.

– Да, очень много.

– Для тех, кто чего-то достиг, чье имя востребовано, условия очень хорошие. В принципе платят хорошо: как в мультфильме – меня и здесь неплохо кормят. Публика замечательная, мне нравится играть в провинции. Мне вообще нравится играть в нашей стране, у нас замечательные традиции. Немножко нервные люди, но в принципе живая история.

– Япония – замечательный рынок, они любят ходить на концерты. В Китае только сейчас появилась эта мода, но все больше и больше народу приходит, все развивается.

– Исполнителей очень много. Я говорил о снобизме. Когда люди разбираются в вине, то они не берут самое дорогое вино, они берут то, что знают. Рынок вина построен на людях, которые в нем не разбираются и покупают самое дорогое, потому что так легче. На нашем рынке огромное количество талантливейших пианистов, которые относительно звезд стоят копейки. Я знаю эту историю – когда я был директором фестиваля, я всегда приглашал очень много молодых ребят, которые делают прекрасно работу, они стоят того, чтобы их пригласить. Конечно, есть и знаменитые хорошие, нельзя сказать, что если знаменитый, то обязательно плохой, ни в коем случае. Но все так устроено, что за маленькие деньги можно купить очень хороших пианистов. Их сотни, у всех очень разный репертуар, направленности. У нас есть Юра Фаворин, изумительный пианист, который играет современную музыку, очень талантливый парень. Бывают случаи, когда у изумительных исполнителей вообще не складывается концертная карьера. Например, Варвара Мягкова – великолепный музыкант, а зарабатывает тем, что дает детям уроки.

А эта звездная система работает только на снобскую часть публики. Но я считаю, что ситуация абсолютно нормальная, каждый получает то, что он хочет, никакой безысходности нет. Хочешь пригласить просто хорошего пианиста? Ну да, придет меньше народа, потому что не все знают его имя, но сыграет он замечательно.

– Это устроено именно так. Оркестры и театр – это всегда спонсорство, в основном государственная поддержка. А солисты в основном на билетах. С билетов около 60% идет исполнителю, абсолютно рыночная схема.

– Если зал полуторатысячник, то да. Хотя зависит от цены на билет: чем более известный исполнитель, тем дороже. Элементарная рыночная логика.

– Это зависит от многого. Например, есть случаи, когда очень талантливые ребята находят спонсоров и покровителей, тех же олигархов, и они их раскручивают, и те становятся успешнее, чем другие. Можно самому заняться бизнесом, можно купить себе рекламу. Есть такой вариант: ты платишь журналистам, о тебе пишут, о тебе больше узнают. Если говорить о музыке как о бизнесе, то, пожалуйста, это все тоже существует. Все зависит от темперамента, от личной истории, от желания перейти в эту категорию тяжеловесов.

Я все же уверен, что очень талантливые люди всегда пробьются. Так или иначе. Может не стать тяжеловесом, как вы говорите, но у него будет своя публика, своя жизнь.

– Видимо, такая же, как везде. Рыночные законы одинаковы для всех. Так что – очень большая.

– Да-да. Но я не вижу тут ничего страшного. Единственное, что меня возмущает, на что я даже хочу пожаловаться через вашу газету, – это детские конкурсы. Все эти шоу, конкурсы, где детей начинают использовать. Я просто видел, как очень многие талантливые дети ломаются, потому что их заставляют играть на больших площадках и они сразу начинают форсировать звук, у них ломается техника. Это абсолютно недопустимо. Скажем, это то, чем занимаются Спиваков и Мацуев, при том, что я абсолютно не сомневаюсь в том, что у них самые благие намерения и они действительно хотят помочь детям. Но результат очень печален, потому что через год появляются новые молодые, а этих забывают. Но за год концертов они ломаются. Это все равно как певице дать сразу Верди, когда голос еще не готов. Поэтому я категорически против детских конкурсов.

– Дело в том, что у меня нет с ними контакта. Я абсолютно не сомневаюсь в их благих намерениях, но иногда благие намерения сами знаете куда ведут. И получается очень плохой результат.

– Если программа уже готова, то почему бы и нет. Другое дело, что мне неинтересно играть одну и ту же программу, да и вообще я в последнее время играю все меньше концертов. Наверное, исчезла такая потребность – постоянно выходить. Я к этому стремился, но, как часто бывает, когда добиваешься, то оказывается, что уже и не нужно и не интересно.

– Ну да. Рок-музыкантам легче, они хоть танцуют. Скажем, [Найджел] Кеннеди, скрипач, он не пьет, и уже 50 или 40 лет занимается этим, а люди, которые играют в его оркестре, не выдерживают.

– Трудно сказать. Все настолько разные, стиль, даже классика, очень разный. Кто-то играет оперу-романтику, кто-то барочную, кто-то любит виртуозное, кто-то интеллектуальное. Бог его знает. Да, он сделал себе пиар, но людям же нравится. Я недавно летел авиакомпанией KLM, у них в бортовом журнале была статья на четырех страницах о том, кто главный музыкант Голландии – [дирижер и скрипач] Андре Рьё или дирижер Яп ван Зведен. На мой взгляд, они оба чудовищные, один играет вальсы, другой – скучнейшие интерпретации симфоний. А в тексте вполне серьезно обсуждали, кто самый великий. Ван Зведен еще и человек совершенно чудовищный – кого только не кидал. Он вырос на улице, усвоил определенные законы жизни. Как многие из наших олигархов, которые тоже выросли во дворе, хорошо знают дворовые законы и по ним живут. Хотя, с точки зрения пиара, выходит, что он все сделал правильно.

– Я не знаю, мне кажется, что все должно идти, как идет, не надо ничего искусственно делать. Людей, которым интересна классическая музыка, много, зачем искусственно что-то делать?

– Классическая музыка сама по себе не делает людей лучше. Я знаю очень много музыкантов, которые жуткое говно, хотя они играют классическую музыку и разбираются в ней.

– Если лектор хороший, то это может быть здорово. Но хорошего еще надо найти… Я помню, когда мы росли, мой учитель рассказывал историю про Светлану Виноградову. Она перед началом исполнения Скрябина обратилась к огромной публике и говорит: «Не правда ли, музыка Скрябина ассоциируется с лежанием на пляже?» И профессор из зала ей ответил – «неправда». Так что лекторы тоже бывают разные.

– Нет, я все-таки за то, что музыка должна как-то захватить без слов. В какой-то момент это происходит: на кого-то музыка начинает действовать, начинает нравится. Но в принципе я могу повторить, что я не такой уж фанат культуры и сама по себе она не спасение. Культура Германии и музыкальные фестивали в Зальцбурге не помешали уничтожению евреев и всем прочим ужасам. Для меня музыка все-таки развлечение, игра в бисер скорее. Мне это нравится, я в этом живу, но не могу сказать, что я бы хотел, чтобы все ходили слушать Баха.

– Ну да, тоже смешная тема. В Англии, например, два пианиста, которые заслужили высшую награду королевы и были посвящены в рыцари. Один – Элтон Джон, великий пианист, тут просто без комментариев, а второй – Альфред Брендель. У него такой имидж интеллектуала, он любит лекции читать и все прочее. И вот как-то он сказал, что каждая минута, проведенная с Рахманиновым, это трата времени. Я уж не говорю, что он мог бы помолчать, говоря о Рахманинове как о композиторе как коллега, который занимается тем же самым. Но Рахманинов с ним абсолютно не сопоставим как пианист, он один из величайших исполнителей, если не самый великий. То есть он продемонстрировал полное непонимание музыки Рахманинова плюс совершенное неуважение к великим. Это смешная история, но показывает, что ни в одной стране нет полного понимания [того, кого считать эталоном].

– Поскольку нет больших морализаторов, чем бывшие ***** (женщины легкого поведения. – «Ведомости»), я очень увлекся народной музыкой. Потому что в ней есть настоящая чистота, это кстати видно и по тому, как на нее дети реагируют. Она не стала бизнесом. Для меня это занятие для души, она меня безумно трогает. Когда я лет 10 назад обнаружил, что я просто без ума от венгерской, грузинской, русской, неважно какой фольклорной музыки, мне захотелось посвятить очень большую часть своей деятельности возрождению настоящего фольклора. В советское время он был абсолютно, ужасно опошлен, благодаря повсеместному вмешательству сверху. Еще Свиридов говорил, что русские разучились петь свои песни. И сейчас мы с друзьями хотим создать совместными усилиями место в Москве, ресторан-клуб, где можно просто попеть. Для меня рай, когда люди за столом начинают петь. Я это понял в Грузии, причем эти воспоминания еще с детства: открываешь окно, во дворе поют грузинские песни – это было потрясающе, очень красиво. А потом, пройдя через поп, рок, я слушал Genesis, джаз, на меня это действует очень сильно – именно эта изначальная чистота и функциональность музыки. Мне кажется, что это стоит того, чтобы восстанавливать.

Плюс в том мире нет снобизма, никто не обсуждает, кто как спел, как сыграл. В нашем же мире классики практически все обсуждают – этот не умеет, этот не понимает Моцарта, этот не понимает этого. Вот я тоже сказал, что Альфред Брендель не понимает Рахманинова. В общем, все построено на каких-то обсуждениях, а в фольклоре сохранилась изначальная функция музыки, такая красивая и очень душевная. Вот это мне бы хотелось как-то восстанавливать.

Фольклор именно в непредсказуемом ритме. Посчитать народную песню невозможно. Поэтому Римский-Корсаков и записывал [в размере] 9\11, 7\11, все неровности. При всей любви к Genesis… У них же в ранних записях тоже сплошная аритмия, это потом все вылилось в попсу, в 4 четверти. А до этого были совершенно изумительные аритмические конструкции, очень необычные.

Я хочу сейчас, чтобы дочка научилась фольклору, там самая изощренная и изумительная система ритма в мире. 3, 7, 11, 18, они все это запоминают и постоянно импровизируют. Традиция, которая существует веками. Вот это очень здорово, и я бы хотел, конечно, продолжать это дело. Это, пожалуй, для меня самая актуальная тема. Мне хотелось именно этого. Ресторан, где можно собраться и просто послушать или попеть народные песни, это очень здорово. Мы недавно с ансамблем [древнерусской духовной музыки] «Сирин» после концерта пошли в ресторан, и там за столом они начали петь. Все сидят, очень много народа, а им все равно, они начинают петь и все тут. И какой успех, люди кричали «браво», действительно очень здорово. Я почувствовал, что это может быть популярно.

Если говорить об этом как о бизнесе, я рассчитываю на то, что этот ресторан станет популярным и что мы сможем развивать дальше всю эту историю. Мы его создаем как кооператив – скидываемся, каждый вкладывает сколько может, я, например, вложу, естественно, гораздо больше, кто-то – 1000 руб. Так что приглашаю попеть и стать пайщиками. Собирается некая общность людей, которые хотят вместе что-то сделать. Активы фольклора лежат как мертвые, все это очень недооценено. Мне даже кто-то посоветовал отказаться от слова фольклор, потому что у этого определения очень плохая репутация, потому что так все опошлили и фальсифицировали, что у людей отторжение. Многие вещи, которые называют фольклором, в действительности имеют композитора и поэта. Даже «Калинка-малинка» – хорошая песня, но опять же квадратная. У меня кто-то спросил, а как отличить настоящее от ненастоящего, и есть один способ. Можно смотреть на людей, которые этим занимаются. Например, те люди, которые приезжали к нам на фестиваль, все работали, а пели просто для себя. Вот это очень важно – что все делается не «при поддержке Министерства культуры», которая закатает в бетон все живое, а благодаря энтузиазму. А потом это может вылиться во что-то, в том числе и в бизнес. Хорошо, если бизнес построен на любви, на том, что нравится.

– В деревнях же не все хорошо пели – и справлялись. Можно просто послушать, если сомневаешься, что хорошо поешь.

– Это хороший вопрос, может быть, для центрального столика мы сделаем небольшую подзвучку, а все остальные будут петь как умеют.